ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ ТЕОДОРА ФОНТАНЕ

Игорь Фрадкин, Теодор Фонтане ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ ТЕОДОРА ФОНТАНЕ

Все, писавшие о Теодоре Фонтане (1819-1898) - литературоведы, критики, эссеисты,- неизменно употребляли формулу «старик Фонтане». Словно окаменевший эпитет, обозначение «старик» прочно приросло к имени этого выдающегося писателя. Между тем он не был каким-то особенно уникальным «долгожителем» среди немецких художников слова. Вильгельм Раабе или Густав Фрейтаг умерли в том же возрасте, а Фридрих Шпильгаген или, например, Герхарт Гауптман достигли и более глубокой старости. Но «стариком» в сознании читателей и историков литературы остался лишь Фонтане.

Творческая судьба этого писателя сложилась необычно. Еще в юности он осознал свое призвание, с середины 30-х годов XIX века начал писать и в течение четырех с лишним десятилетий был продуктивно работающим литератором, автором многих книг очерково-репортажного, культурно-исторического и публицистического характера. Он был особенно замечателен как поэт, и некоторые его баллады вошли во все хрестоматии. Но при всем том неутолимая литературная деятельность Фонтане на протяжении едва ли не полувека была ненормально затянувшейся прелюдией к тому главному, что ему еще суждено было совершить, и свое истинное место в истории немецкой литературы, в европейским реализме XIX столетия он обрел лишь произведениями, напясанными в старости. Свой первый роман - «Перед бурей» - он закончил на пороге шестидесятого года жизни, а такие его шедевры, как «Эффи Брист», «Пути-перепутья», «Госпожа Женни Трайбель» и др., относились к еще более позднему времени.

Случай, конечно, в истории литературы исключительный - чтобы подлинная зрелость и творческие свершения пришли к художнику лишь в ту пору, когда обычно писатель уже миновал свой зенит и его произведения обнаруживают признаки истощения таланта. Это столь позднее воплощение долголетних наблюдений н жизненного опыта было вынужденным: прежде чем отважиться приступить к работе над романами и повестями, в совокупности своей составившими нечто вроде «человеческой комедии» бисмарковской Германии, Фонтане должен был десятилетиями тянуть лямку журналиста-поденщика. «Безденежье и нужда порождают чернильных рабов»,- писал он в 1891 году в статье «Общественное положение писателей», после того как ему пришлось в 50-60-е годы самому вдосталь отведать доли «чернильного раба» консервативной правительственной печати.

Впрочем, формула «старик Фонтане» не только констатирует тот элементарный факт, что значительнейшие произведения этого писателя создавались им в преклонном возрасте. Они и несут на себе - в трактовке и оценке человеческого поведения, в общем тонусе жизневосприятия, в характере юмора - явственный отпечаток возраста. Трезвость и проницательность в понимании людских, страстей и общественных пороков соединяются в романах и повестях Фонтане с известной умиротворенностью конечных выводов. Радикализм юности сменился в них терпимостью, и мудрость жизни нередко выступает в форме житейской умудренности.

* * *

Известный немецкий критик Пауль Рилла следующим образом охарактеризовал позднее творчество Фонтане: «То, что Фонтане был принужден идти против своих собственных консервативно-прусских симпатий, то, что он видел неизбежность падения своего с ироническими оговорками любимого бранденбургского дворянства и описывал прусские порядки как косную условность, не заслуживающую лучшей участи, и то, что он видел способности, душевное величие и будущее в тех людях, от которых официальное общество Германской империи высокомерно и с возмущением отворачивалось,- это нужно считать одной из величайших побед реализма, одной из величайших особенностей старика Фонтане».

Легко заметить, что приведенная характеристика представляет собой очень близкий к исходной формуле парафраз известного высказывания Энгельса о Бальзаке: «В том, что Бальзак таким образом вынужден был идти против своих собственных классовых симпатий и политических предрассудков,- писал Энгельс Маргарет Гаркнесс,- в том, что он видел неизбежность падения своих излюбленных аристократов и описывал их как людей, не заслуживающих лучшей участи, и в том, что он видел настоящих людей будущего там, где их в то время единственно и можно было найти,- в этом я вижу одну из величайших побед реализма и одну из величайших черт старого Бальзака»[1].

Конечно, в смысле широты и универсальности нарисованной обоими писателями реалистической картины буржуазного общества и в смысле глубины художественного обобщения Фонтане не достигал уровня Бальзака. Различие между ними определялось и разными масштабами дарований, и несовпадением национально-исторических условий действительности, породившей их творчество и по-разному определившей границы возможностей обоих писателей. В романах Фонтане мы не встретим такой остроты драматических коллизий, столь сильных характеров и бурных страстей, которыми отмечены произведения Бальзака. Но при всем том сближение этих имен не случайно: Бальзак и Фонтане во многом стояли перед сходными общественно-историческими проблемами, на сходных путях искали их разрешения и приходили в ряде случаев к сходным выводам.

Романы и повести Фонтане заключали в себе реалистическую историю немецкого общества в десятилетия, последовавшие за объединением Германии. Скептически и настороженно наблюдал писатель за быстрым изменением облика империи, которая, впитав золотой дождь французских миллиардов, пройдя через годы грюндерства, стремительно шла вперед по пути капиталистического развития и готовилась к решительной схватке за передел мира. В письмах и дневнике Фонтане постоянно сопровождал политику германского правительства, речи и действия Бисмарка и августейших особ резким критическим комментарием, но еще больше, чем политика сама по себе, его тревожило ее преломление в быту и нравах, ее пагубное влияние на человеческую личность, на умственное и нравственное состояние общества.

Жалобы на шовинистическую спесь и милитаристскую ослепленность господствующих классов и поразительное сочетание в их общественном поведении холопства с отталкивающим кастовым высокомерием, упреки в стяжательстве, в холодном и бездушном карьеризме,- все это на протяжении многих лет составляло лейтмотив писем Фонтане. В лавине обвинений, обрушиваемых писателем на общественные верхи гогенцоллерновской империи, он умел, однако, различать главное зло, от которого производил все человеческие пороки. «Буржуазный дух является в настоящее время определяющим»,- так писал Фонтане 25 августа 1891 года дочери, и в этом же письме он высказал свое отношение к буржуазии в весьма примечательной формуле: «Я ненавижу все буржуазное с такой страстью, как если бы я был завзятым социал-демократом».

Ценности, презираемые в буржуазном мире, Фонтане искал в другом лагере. Он неоднократно признавался в своих симпатиях к представителям дворянства, в своем влечении к бранденбургскому юнкеру как определенному человеческому типу. «Бранденбургские юнкеры и сельские пасторы, несмотря на их огромные недостатки, остаются моим идеалом, моей тихой любовью»,- так заметил Фонтане в письме к жене от 9 июля 1884 года, и эта «тихая любовь» (в соединении с критикой «огромных недостатков») сложным образом отразилась в его творчестве.

Общественная позиция Фонтане была замечательна в том отношении, что, при всей своей ненависти к «вульгарному денежному выскочке» и симпатии к дворянству, он не питал никаких исторических иллюзий и не выдвигал утопических программ. Он был твердо убежден в необратимости исторического развития и не только не верил в патриархальную идиллию «доброго старого времени», в возможность возврата феодальных, сословно-иерархических порядков, но и понимал социальную пагубность подобных реакционных идеалов. В отличие от многих писателей-современников (например, от Раабе), он не предавался идеализации докапиталистических форм жизни, не испытывал суеверного страха перед городской цивилизацией, а, напротив, всегда приветствовал прогресс и осуждал лица, сословия и классы, не желающие или не способные понять задачи времени и идти в ногу с ним.

Такой исторический реализм вносил определенные коррективы в его отношение к буржуазии и