— Товарищи крестьяне! — громко вещал с крыльца избы Коган. — Сегодня вы протянули руку помощи голодающему пролетариату, а завтра пролетариат протянет руку трудовому крестьянству. Этот союз рабочих и крестьян не разрушить никаким проискам империализма, который опирается в своей борьбе со светлым будущим на невежество и религиозные предрассудки народных масс. Но советская власть намерена решительно покончить с религиозным дурманом, этим родом сивухи, отравляющим сознание трудящихся и закрывающим им дорогу к светлому царству коммунизма.
В это время Кравчук подвел к крыльцу отца Петра и Степана. Их тоже поставили на крыльцо позади комиссара. Коган, указывая на отца Петра, продолжал:
— Вот и ваш священник Петр Трегубов — человек свободомыслящий и потому более не желающий жить в разладе со своим разумом и совестью. А совесть и разум подсказывают ему, что Бога нет, а есть лишь эксплуататоры епископы во главе с главным контрреволюционером — патриархом Тихоном. Об этом он сейчас вам и сам скажет.
Мужики слушали оратора понурив головы, но услышав фразу, что «Бога нет», встрепенулись и с недоумением воззрились на оратора, а затем с интересом перевели взгляд на священника. Петр, подталкиваемый Коганом, выступил вперед и, не поднимая глаз, негромко проговорил:
— Простите меня, братья и сестры, Бога нет, и я больше не могу вас обманывать. — Потом он вдруг, подняв глаза, надрывно прокричал: — Не могу, вы понимаете, не могу!
Ропот возмущения прокатился по толпе. Вперед, отстраняя Петра, снова вышел Коган.
— Вы должны понять, товарищи, как трудно это признание досталось Петру Аркадьевичу, бывшему вашему священнику. Он мне сам признавался, что думал об этом уже давно, но не знал, как вы к этому отнесетесь.
— А чего там не знать, — крикнул кто-то из толпы, — так же, как и к Иуде!
Коган сделал вид, что не расслышал выкрика, и продолжил:
— Вот и молодой церковнослужитель Степан думает так же. И это закономерно, товарищи: им, молодым, жить при коммунизме, где нет места церковному ханжеству и религиозному невежеству.
При этих словах он подтолкнул побледневшего Степана вперед.
— Ну, молодой человек, скажите народу слово.
Отец Петр, как бы очнувшись, понял, что он не подготовил Степана, потому, подойдя к нему сбоку, шепнул:
— Степка, отрекайся, а то расстреляют. Ты еще молодой, потом на исповеди покаешься, я дам разрешительную.
Степан повернулся к нему. На Петра смотрели ясные и удивленные глаза. Но тут же удивление сменилось скорбью и немым укором.
— Вы уже, Петр Аркадьевич, ничего не сможете мне дать, а вот Господь может дать венец нетленный, разве я могу отказаться от такого бесценного дара?
Повернувшись к народу, Степан посмотрел на притихшую толпу крестьян. А затем твердым и спокойным голосом сказал, осеняя себя крестным знамением:
— Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси воистину Христос, Сын Бога Живаго, пришедый в мир грешныя спасти, от них же первый есмь аз...
Лицо Когана при этих словах болезненно перекосилось, точно так же, как тогда, в монастыре, после слов исповедания отца Тавриона, и он, переходя на визг, закричал:
— Саботаж. Митинг закончен, расходитесь! — И для убедительности, выхватив из кармана револьвер, выстрелил два раза в воздух.
53
Взбешенный Коган вошел в горницу и, подойдя к столу, налил полстакана самогонки. Тяжело вздохнув и злобно посмотрев на иконы, висевшие в углу избы, залпом выпил и, поморщившись, обессиленно сел к столу.
— Ого! — удивленно воскликнул Крутов. — Ты, Илья Соломонович, так и пить научишься по-нашему.
— Молчать! — вскричал в бешенстве Коган.
