Даур пояснил офицеру, кто именно валяется в мокрой грязи, после чего офицер отрядил Ивана и Гаврилу немедля скакать за Фролом и Агеем, которые остались наблюдать за тропой маньчжуров. А начальник заставы тем временем приступил с помощью другого даура, Семена, что прибыл вместе с ним, к допросу пленного. Тот не артачился и выкладывал интересующую сунгарийцев информацию без долгих раздумий, с опаской поглядывая на револьвер Волкова. С его слов, полуторатысячный конный отряд военачальника Мацана, в который входили монголы и несколько сотен маньчжуров, пришел на эти земли, чтобы увести в Маньчжурию род князя Ботога, который был данником Цин.
— А ты откуда это знаешь? Да говоришь ли ты мне правду? — спросил маньчжура Волков.
— Да, я говорю правду! — буквально выплюнул эти слова пленник, вытирая лицо полами кафтана.
Далее он рассказал, что всадники должны заставить уйти в Маньчжурию тех туземцев, что живут на нижнем Шунгале, поблизости от варварской крепости.
— Опять варварской? — переспросил Ивана Волков. — Почему вы считаете нас варварами?
— Потому что вы — не они, — пояснил Семен. — Они горды, они чванливы. У них своя правда, и иначе как силой вы их не заставите считать вас ровней.
— Ясно, — хмуро кивнул лейтенант. — Кто командует отрядом, откуда он? — снова перешел к вопросам офицер.
— Имя военачальника Мацан, а откуда он прибыл — не знаю. Говорят, из земель восточной Халхи, — отвечал маньчжур.
— Зачем? — нахмурился лейтенант.
— Я же говорил! — нервно пояснил пленник. — Увести наших данников!
Между тем дождь явственно утихал, и вскоре лишь крупные капли ссыпались с высоченных сосен, когда порыв ветра заставлял их кроны раскачиваться. Стало холодно, и Волков с нетерпением ожидал возвращения Фрола, чтобы поскорей вернуться на заставу. А пока допрос пленного продолжался. Выяснилось, что в Гирине есть пушки, подаренные еще Минам заморскими варварами, о которых пленник слыхал от других воинов. Сейчас несколько оных варваров находилось в войске гиринского футудуна Сабсу.
— Заморские варвары? — удивился Волков. — Что за люди?
— Не знаю, я их никогда не видел, — буркнул пленник.
— Ясно, — кивнул офицер, задумавшись.
Вскоре, что-то решив для себя, Иван спросил пленника о дальнейших намерениях Сабсу и его войска.
— Он должен оборонять Гирин и заставлять уходить солонов и дючеров на юг.
— А наша застава? Они знают про нее?
— Знают! — часто закивал маньчжур.
— Семен! — позвал даура офицер. — Иди встречай наших. Я сейчас буду.
Даур, кивнув, забрал с полянки свои вещи и рюкзак Ивана и скрылся в кустарнике. Офицер же приблизился к замершему пленнику.
Семен присел на пригорке близ звериной тропы и принялся осматриваться вокруг. Серое небо, затянутое черными тучами, все еще ронявшими на мокрую землю крупные горошины уходящего на запад дождя, стремительно темнело.
— Скоро совсем стемнеет, — заметил появившийся на опушке Волков, вытиравший тускло блеснувший штык-нож о кусок тряпицы.
— Да, — согласился Семен. — Поспешать к заставе надо, лейтенант, чую я, недобро дело.
Путь до заставы занял гораздо больше времени, чем предполагал Волков. Лейтенант опасался за коней — несшие на себе по два человека каждый, они легко могли повредить себе ноги на скользкой жиже, к тому же на лесных тропах из-под земли частенько выступали мокрые корни деревьев. Кроме того, остывающий сейчас на злополучной полянке маньчжур говорил, что один из отрядов конников вполне мог атаковать небольшой острожек северян. Но даже этот факт мерк в сознании сунгарийского офицера на фоне предательства дауров. Об умолчании этого факта Иван Волков договорился со своим тезкой — туземцам не следовало знать об этом поступке их товарищей, бывших пограничников. Даур понимающе согласился и обещал молчать.
Даурский народ, который, по замыслу Ангарска, должен будет стать главным союзником сибиряков, и так был окружен повышенным вниманием со стороны русских. Жизнь дауров, а особенно тех, кто жил в непосредственной близости от поселений ангарцев, постепенно и неуклонно менялась — в даурских городках и деревнях появлялись церквушки, а при них и школы. Строились бани — в устроенный быт амурцев настойчиво входила личная гигиена. Тут, конечно, многое зависело от князцов и вождей, и, надо сказать, подводили они не часто. Частыми гостями становились не только рекрутеры и врачи, но и бригады агрономов, которые выдавали пахарям — а именно так переводилось самоназвание дауров — пшеницу, картофель и другие культуры, а также активно внедряли новые для своих подопечных способы ведения хозяйства.
И Бекетов, а теперь и Сартинов видели, что по сравнению с тунгусами, да и любыми другими туземцами, дауры с гораздо большей охотой перенимали все новое. Сазонов говорил то же самое и об айнах, но они покуда были слишком далеко от окультуриваемых сибиряками мест. Амурские пахари же к настоящему времени стояли на объективно высшей ступени развития среди всех сибирских народов, до сих пор виденных ангарцами. Из ангарских тунгусов и бурят, давно уже находящихся под управлением Ангарска, к сегодняшнему дню удалось создать лишь три общины, жившие полностью оседло, в избах и ведшие собственное хозяйство. Что, разумеется, не было выдающимся результатом. Здесь же, на Амуре, проблем с этим не было. И теперь выяснилось, что не всем даурам пришлись по нраву новые порядки, насаждаемые пришельцами. Это не было тайной, но таких людей прежде не было среди рекрутов, а тем более среди пограничников. Прежде недовольных туземцев, у которых отняли право иметь рабов и предаваться междоусобице — любимому развлечению духовно неокрепших народов, как-то удавалось отсекать от службы. В случаях активного неприятия новых порядков к смутьянам применялись разного рода репрессии — от переселения и запугивания до физического устранения того или иного князца или старейшины. После чего немедленно задабривались нужные людишки и проводились «выборы» нового, лояльного к сибирякам властителя. При этом желающие находились всегда.
Так что измена стала достаточно неожиданной — складывалось впечатление маньчжурской интриги. Они могли склонить на свою сторону недовольных. Тем более тот маньчжур в солонской одежде — Матусевичу теперь было над чем поломать голову.
— А дауров мы все равно, пусть за уши, пусть с писком и соплями, из феодализма вытащим и заставим жить по-нашему! — очень тихо проговорил Волков, покачиваясь на спине усталого коня.
К заставе пограничники приближались с опаской — стало вполне возможно напороться в лесу на маньчжур, следящих за сунгарийской крепостицей. Однако повезло, и худшего варианта из возможного развития ситуации не произошло. Уже на подходе к воротам, метрах в ста от частокола, свет прожектора выцепил маленький отряд.
— Летенат? — послышался узнаваемый, усиленный громкоговорителем, голос Юнсока, который с великим трудом выговаривал звание Волкова.
— Открывай ворота, Юнсок! — прокричал, сложив ладони рупором, офицер.
Лейтенант Волков, не попив с дороги чаю, предложенного Каревым, немедля собрал весь немногочисленный гарнизон заставы на площадке перед арсеналом, оставив на стене лишь корейца. Стоя на крыльце избы, начальник объяснял своим подчиненным общую ситуацию, связанную с очередным вторжением маньчжуров. Он рассказал о крупном конном отряде, не отягощенном обозом, который имеет задачу показать сунгарийским жителям, что воины Цин могут наказать их за верность северным чужакам. Кроме того, всадники будут угонять в Маньчжурию население окрестных поселков. Свет от фонаря освещал решительное лицо офицера, говорившего в полной тишине, соблюдаемой пограничниками.
Иван пояснил, что маньчжуры будут действовать по известной методе — требовать от лояльных Сунгарийску вождей, князцов и старейшин верности империи Цин или уничтожать их без жалости. А к заставе по Сунгари идет пятитысячное войско из Гирина, причем на этот раз с артиллерией.
