переговаривались, освещаемые спокойным светом луны.
— Тебе повезло, Толик, у тебя рана навылет и кость не задета.
— А у тебя? — с беспокойством посматривая на бледного Хамзата, спросил Гаврилов.
— А мне, по всей видимости, каюк, — как-то спокойно ответил Хамзат, — видишь, кровь уже не идет, скоро начнется воспаление. Нам с Муратом не дождаться помощи, — посмотрел он с сожалением на племянника.
— Ну что ты, Хамзат, говоришь? Как ты можешь не надеяться? Ведь надежда умирает последней.
— Надеюсь, конечно, как и всякий живой человек. Просто я знаю эти раны. Да честно тебе признаюсь, мне как-то скучно на земле без моей Наташи. Отняла у меня эта проклятая война самое дорогое. Порой мне кажется, что люди воюют потому, что не могут по-настоящему любить. Тот, кто любит по-настоящему, уже не может ненавидеть других людей.
Ты думаешь, я пошел воевать, чтобы за жену и детей мстить? Кому мстить? Всему русскому народу мстить? Но ведь моя жена тоже русская. Значит, ей мстить, той, которую любишь больше жизни.
Я, наверное, неправильный чеченец. Отец мой, наверное, понимал, что жениться на русской — значит самому в себе что-то чеченское утратить. Да разве я виноват, что меня сразила любовь! Разве мой отец виноват, что полюбил своих внуков, родившихся от русской снохи!
Никто пред силою любви не виноват. На войну я пошел просто потому, что жить уже не хотел...
* * *
Весь следующий день Хамзат лежал в пещере. Он скрипел зубами, старался превозмочь боль, но по его перекошенному бледному лицу было видно, что это дается ему с большим трудом.
К вечеру у Хамзата поднялась высокая температура, он часто впадал в забытье. Гаврилов всю ночь неотступно сидел рядом, меняя компрессы с водой, пытаясь хоть этим как-то облегчить страдания друга. Среди ночи Хамзат вдруг очнулся и обвел блуждающим взглядом пещеру.
— Толик, — прошептал он, — ты не видел Наташу, она сейчас сюда заходила?
— Нет, Хамзат, мой друг, это тебе показалось.
Хамзат внимательно посмотрел на своего друга и слабо улыбнулся.
— Ну да, конечно, показалось. Спасибо, Толик. В молодости я здесь на горного барана охотился. Я очень любил это место. Отсюда луна кажется ближе.
Хамзат снова впал в забытье. Очнулся уже к следующему вечеру.
— Теперь я себя хорошо чувствую, — сказал он каким-то неестественно бодрым голосом.
— Вот видишь, на поправку пошел, а собирался умирать, — обрадовался Гаврилов.
— Это всегда так. Видно, перед смертью Аллах силы посылает. Помоги мне выбраться наружу.
Когда они сели на своем привычном месте, свесив ноги в пропасть, Хамзат отклонился назад, упершись спиною на скалу, и устало прикрыл глаза. Так долго сидели в полном молчании. Гаврилов уже стал беспокоиться, не впал ли его друг в забытье.
Но тот словно отгадал его мысль, пошевелился и заговорил:
— Ты знаешь, Толик, когда стоишь на самом пороге смерти, начинаешь по-другому смотреть на многие вещи. Я вот о чем думаю: неужели люди никогда не устанут от войны и крови? Ведь человеку на самом деле так мало нужно для счастья. Дом, семья, небольшая отара овец, а чего еще надо. Все остальное от жадности. И у нас в Чечне жадность, и вас в России жадность всех обуяла. Это с Запада пришла к нам такая неуемная жадность к обогащению.
Какое-то время он помолчал.
— Ты знаешь, Толик, если мне суждено попасть в рай, то от одного «блаженства» я уж точно откажусь.
— От какого же? — полюбопытствовал Гаврилов.
— От ласк этих вечно
