Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового вр

королевскую власть, было право налогоплательщиков отказаться предоставить короне то, что считалось ее доходами. По собственному желанию Бурбоны могли вводить налогов не больше, чем Стюарты или короли Ганноверской династии. Для Людовика XIV момент истины настал после введения капитации (1695) и десятины (1710). При сборе этих налогов применялся революционный критерий платежеспособности. Введенные по государственной необходимости в военное время, эти подати по решению судей должны были быть упразднены после окончания чрезвычайной ситуации. Неудачная попытка короля сделать их постоянными свидетельствовала о неспособности короны нарушать права собственников. Представление о том, что французский народ сгибался под тяжестью налогового бремени, налагаемого «абсолютным» монархом, — всего лишь миф. Население Англии равнялось одной

LangfordP. 1989. A Polite and Commercial People. Oxford University Press. P. 391.

трети населения Франции, валовый национальный продукт был вполовину меньше, а знать платила более низкие налоги — и при этом правительство Ганноверской династии получало те же доходы, что и Бурбоны.¹

Брюэр придает дискуссии неожиданное направление. Он подчеркивает: столь совершенный фискально–милитаристский аппарат сформировался в Англии именно потому, что после 1688 года она была парламентской монархией. От 75 до 85 процентов средств ежегодно расходовались на нужды вооруженных сил — столько же, сколько в Пруссии, и больше, чем во Франции. На тридцать шесть человек приходился один военный — больше, чем и в Пруссии, и в России. Армия Георга II ежегодно потребляла 65 000 тонн муки на пудру для париков. Налоговых чиновников при этом короле было больше, чем во Франции или в России.² Мы приводим эти данные для того, чтобы показать: если нужно было получить средства на военные нужды, парламентарные учреждения действовали более эффективно, чем «абсолютизм». Это может говорить как о неумении наладить отношения с представительными органами, так и об отсутствии подобных попыток. Брюэру удается доказать только то, что репрезентативные органы делали монарха сильнее, а не слабее. Для этого их и создали в XIII столетии. Французские государи знали об их преимуществах и часто проявляли желание видеть эффективно действующие представительства. Для периода французского «абсолютизма» следует написать другой сценарий, который отразил бы процесс поиска действенных консультативных механизмов в сложном по составу государстве, где юрисдикции пересекались, аномалии являлись нормой, и этому плохо замаскированному хаосу требовалось лишь умелое управление.

ГРАЖДАНСКИЕ СВОБОДЫ

Репрезентативные ассамблеи были тесно связаны с теми свободами, которые они охраняли. Среди историков принято считать, что личные свободы в Англии защищались лучше, чем в предреволюционной Франции. Возникновение этого тезиса объясняется привязанностью французов к дате 1789 и гордость англичан тем, что они живут на свободной земле. И все же Сэмюэл Джонсон при первой встрече разуверил Джеймса Босуэлла: «Понятие 'свобода' развлекает английский народ и помогает ему избавиться от скуки жизни».

Образы свободнорожденного англичанина и раба–француза исчезают перед лицом суровых фактов. Относительная свобода и роль прессы —

¹BraudelF. 1984. Civilization and Capitalism. Volume III: The Perspective of the

World. Collins. P. 383-384.

² Brewer J. 1989. The Sinews of Power. Unwin Hyman. P. 40, 42, 128.

важные показатели. Широко распространено мнение, что политическое влияние английской прессы превосходило влияние французской. Отчасти это связано с английской национальной легендой, частично — с утверждением, что Ганноверская династия утратила свою власть. Однако французская печать, как кажется, оказывала на общество такое же, если не большее, влияние. Между 1750 и 1763 годами приверженец Просвещения Ма–лерб был правительственным цензором (directeur de la librairie), то есть решал, какие книги нужно было публиковать. Благодаря его широкому пониманию правил была опубликована «Энциклопедия» Дидро и д'Аламбера, а также куда более опасные этюды Руссо. Было разрешено опубликовать многие тексты, содержавшие призывы к убийству короля. Кроме того, за большую часть наложенных запретов следует винить не правительство Франции: их выносили корпоративные органы. «Эмиль» Руссо запретил не Людовик XV, а парижский парламент, знаменитый противник «абсолютизма». К 1770–м годам Просвещение покорило почти все области интеллектуальной жизни и Бурбоны оказались во главе одной из самых ярких политических культур Европы. Утверждение, что до 1789 года «абсолютизм» сдерживал политическую жизнь необоснованно. Революционная идеология сформировалась из популярных идей, царивших в прогрессивном обществе эпохи ancien regime.

Английская печать обладала в XVI и XVII столетиях свободой не большей, чем во Франции. Карл I лишил Принна ушей за критику церкви: это было обычным проявлением деспотизма Стюартов. Королева Елизавета придерживалась такого же мнения, однако предпочитала лишать человека другой части тела: Стаббс потерял правую руку за то, что критиковал ее матримониальные фантазии. Эдикт Звездной палаты от 1583 года подчинял свободу прессы вдохновенным суждениям архиепископа Кентерберий–ского. Пресса не оказалась в безопасности и после Славной революции 1688 года. Прекращение действия Лицензионного акта в 1695 году не означало формальной свободы печати: решение не возобновлять его было продиктовано практическими, а не идеологическими причинами. Либеральным режим называется не потому, существует в нем закон о клевете или нет. Либерализм определяется тем, как этот закон используется, и с этой точки зрения ганноверская Англия производит не лучшее впечатление. Малейшие проявления недовольства действиями правительства или его чиновников считались подстрекательской клеветой. Высказывание одного из судей королевы Анны точно определяет отношение закона к свободе мнений: «…для любого правительства совершенно необходимо, чтобы у народа складывалось о нем хорошее впечатление. И ничего для правительства не может быть хуже, чем попытки причинить вред ему или его действиям; это всегда рассматривалось как преступление, и ни одно правитель–ство не может чувствовать себя в безопасности, оставив подобное без–наказанным».¹

Правительства вигов и тори воспринимали свободную прессу одинаково, то есть как угрозу политической стабильности. Репрессии принимали две формы. Акт о печати (Stamp act) 1712 года учреждал налоги с целью повысить цены на газеты, в то время как законы о клевете применялись широко и тиранически. В 1716 году Тауншенд арестовал издателя памфлетов тори. Его приговорили к шести месяцам тюремного заключения и прогнали кнутом от тюрьмы до Смитфилдского рынка. Через несколько лет после того как регент герцог Орлеанский ослабил цензуру, Уолпол ее ужесточил: изданный им акт 1737 года упрощал процесс использования законов о клевете и не был исключительной мерой, как обычно полагают. До того как Уилкс отменил эту процедуру, государственные секретари могли объявить о розыске любого, кто был причастен к клеветнической публикации, а если имена были неизвестны, то использовался приказ общего вида. Преступники часто становились более сговорчивыми после конфискации имущества и бумаг, сурового обращения пристава, жесткого допроса, пребывания в Ньюгейтской тюрьме и признания.²

Кроме того, обычно историки полагают, что в Англии физическая свобода индивида была защищена лучше, чем во Франции. В последние пятнадцать лет группа марксистски ориентированных историков отмечала ту беспринципность, с которой элита XVIII столетия — представители высшей знати и сквайры — угнетали низшие классы. За прохладой палладианского портика и за семьей, грациозно разместившейся на лужайке, чтобы позировать мистеру Гейнсборо, стоял жестокий режим управления. Сомнения вызывает намерение этих историков представить браконьеров, контрабандистов и грабителей разбившихся судов борцами с тайным классовым сговором. В большинстве случаев, конечно, они таковыми не были — а одним из самых предприимчивых контрабандистов этого века был Роберт Уолпол.³ Однако