спрашивали:
- А к 'счастью' эпиграф обязательно?
- Желательно.
- А выйти можно?
- Только поживей. Одна нога там, другая - тут…
Генка Шестопал вертелся и нервничал. У него было написано: 'Счастье - это, по-моему…'
Определение не давалось.
Он глядел на Риту, на прядку, свисающую ей на глаза, на ожесточение, с которым Рита дула вверх, чтобы эту прядку прогнать, и встряхивала авторучкой, чтобы не кончались чернила… Генка смотрел на нее, и, в общем, идея счастья казалась ему ясной, как день, но на бумагу перенести ее было почему-то невозможно…
Да и стоит ли?
Светлана Михайловна остановилась перед ним:
- И долго мы будем вертеться?
Генка молчал, насупившись.
- Ну, соберись, соберись! - бодро сказала учительница и взъерошила Генкины волосы. - Знаешь, почему не пишется? Потому что туман в голове, сумбур… Кто ясно мыслит, тот ясно излагает!…
…И снова рабочая тишина.
Была большая перемена.
Младшие ребята гоняли из конца в конец коридора, вклиниваясь в благопристойные ряды старшеклассников, то прячась за ними, то чуть не сбивая их с ног…
Школьный радиоузел вещал:
'…Вымпел за первое место по самообслуживанию среди восьмых классов получил восьмой 'Б', за дежурство по школе - восьмой 'Г'. Второе и третье места поделили…'
Мельников стоял, соображая с усилием, куда ему надо идти. Подошла Наташа.
- Что с вами? У вас такое лицо…
- Какое?
- Чужое.
- Это для конспирации.
Наташа спросила, чтоб растормошить его:
- Да, мы не доспорили: так как насчет 'дистанции', Илья Семеныч? Держать ее… или как?
Мельников ответил серьезно, не сразу:
- Не знаю. Я, Наталья Сергеевна, больше вам не учитель.
- Вижу! - огорченно и дерзко вырвалось у нее.
Помолчали.
- Где же наши? - Наташа оглядывалась и не находила никого из 9-го 'В'.
- Пишут сочинение. У меня отобрали под это урок.
- Вам жалко?
- Жалко, что не два.
Слова были сухие и ломкие, как солома.
- Пойдемте посмотрим, - предложила Наташа, и Мельников пожал плечами, но пошел за ней к двери 9- го 'В' - по инерции, что ли…
Наташа заглянула в щель:
- 'Мое представление о счастье'… Надо же! Нам Светлана Михайловна таких тем не давала, мы писали все больше про 'типичных представителей'… А физиономии-то какие: серьезные, одухотворенные…
Слышит ли он ее? О чем думает?
- А Сыромятников списывает! - углядела Наташа. - Чужое счастье ворует…
- Это будет перед вами изо дня в день, налюбуетесь, - отозвался Мельников.
Гудела, бурлила, смеялась большая перемена. Ребячья толкотня напоминала 'броуново движение', как его рисовали в учебнике Перышкина.
- Не понимаю, как они пишут такую тему, - вздохнула Наташа. - Это ж невозможно объяснить - счастье! Все равно что прикнопить к бумаге солнечный зайчик…
- Никаких зайчиков. Все напишут, что счастье в труде, в борьбе…
Он был сейчас похож на праздного, постороннего в школе человека. Что это - позиция? Поза? Тоска?
Открылась дверь, выглянула Светлана Михайловна. Дверью она отгородила от себя Наташу, видела одного Мельникова.
- Может быть, зайдете? - предлагает она. Но, перехватив его взгляд, оборачивается: ах, вот что! Воркуете? Но нельзя ли подальше отсюда, здесь работа идет, сказал ее взгляд. Резко закрылась за ней дверь. Прозвенел звонок.
- У меня урок, - говорит Наташа.
- А я свободен, - с шалой усмешкой, с вызовом даже отвечает Мельников, словно он неприкаянный, но гордый люмпен, а она - уныло-старательный клерк.
И они разошлись.
Девятый 'В' писал сочинение второй урок подряд, не разогнувшись и в перемену.
Молча протянула Светлане Михайловне свои листки Надя Огарышева, смуглая тихоня.
Генка взял себя в руки и дописал наконец первую фразу: 'Счастье - это, по-моему, когда тебя понимают'.
Когда он поднял голову, Светлана Михайловна растерянно глядела в сочинение Огарышевой.
- Надюша… золотце мое самоварное! Ты понимаешь, что ты понаписала, а? Ты себе отчет отдаешь? - Она сконфуженно, натянуто улыбалась, глядя то в листки, то на ученицу, а в глазах у нее была паника. - Я всегда за искренность, ты знаешь… потому и предложила вам такую тему! Но что это за мечты в твоем возрасте, ты раскинь мозгами-то…
- Я, Светлана Михайловна… думала… что вы… - Надя Огарышева стоит с искаженным лицом, наматывает на палец колечко волос и выпаливает наконец: - Я дура, Светлана Михайловна! Ой, какая же я дура…
- Это печально, но все-таки лучше, чем испорченность. - Светлана Михайловна говорила уже мягче: девочка и так себя казнит…
Класс с интересом следил за разговором, почти все оторвались от своей писанины.
- А чего ты написала, Надь? - простодушно спрашивает Черевичкина.
- Ну, не хватало только зачитывать это вслух! - всплеснула руками Светлана Михайловна и строго окинула взглядом растревоженный класс:
- В чем дело, друзья? Почему не работаем?
- А почему не прочесть? - напирал Михейцев. - А вдруг мы все, вроде Огарышевой, неправильно пишем?
- Успокойся, тебе такое в голову не придет…
Понятно, что такие слова только подогрели всеобщую любознательность… Даже сквозь смуглоту Надиной кожи проступила бледность. Она вдруг сказала:
- Отдайте мое сочинение, Светлана Михайловна.
- Вот правильно! Возьми и порви, я тебе разрешаю. И попробуй написать о Катерине, может быть, успеешь… И никогда больше не пиши такого, что тебе самой же будет стыдно прочесть!
- А мне не стыдно, Светлана Михайловна. Я прочту!
- Ты… соображаешь?! - всплеснула руками Светлана Михайловна. - В классе мальчики!
