Филипп засмеялся:
- 'Принято'? Куда? Кем? Кому она сейчас нужна? Я говорил уже: сейчас я вне игры. В репертуаре не осталось ни одного моего названия; подрабатываю я на почте - клею конверты…
- Да-да-да, что-то слышал. Бред! Кажется, пять пеньолей за тысячу конвертов? Считайте, что сон это был, плохой сон, вся эта пачкотня кончилась! Так что же со сказкой?
- Да ничего… Разве что товарищам, актерам я хотел прочесть ее… Это было всего неделю назад…
6.
…Неделю назад на служебном входе в театр… Здесь некая стремительная яркая брюнетка показала легионеру свой пропуск, не забыв улыбнуться: 'Добрый день, сержант', - она прошла через турникет и задержалась у доски объявлений.
Тогда и появился Филипп. Шел он в театр в этом же вельветовом костюме. Раньше-то у него были еще два английских, один любимый твидовый… Проданы: на премьерах и в гостях теперь не надо щеголять, ни премьер, ни дружеских приемов не бывает, а есть надо каждый день… Итак, тот же костюм плюс берет и темные очки. В руке была папка.
- Вера, - окликнул он брюнетку. Та вгляделась и сдавленным голосом сказала:
- Филипп? Привет…
- Привет, привет. Но ты же видела меня там, снаружи… А сделала вид…
- Я не видела! Клянусь!
- Ладно, допустим. Слушай, зачем этот дурацкий турникет? Зачем ввели пропуск нового образца? Театр у вас тут или авиационный завод?
- Спроси что-нибудь полегче. А что ты хотел?
- Ну, для начала - оказаться внутри… поцеловать твою щечку… узнать, отчего у тебя бегают глаза… А как это сделать? Сержант - он педант, а у меня устаревший, оказывается, пропуск…
- Сержант, - сказала Вера, - это наш маэстро, наш автор, он руководил этим театром лет двенадцать…
- Одиннадцать, - поправил Филипп и дотронулся до плеча цербера. - Но этого хватит, не правда ли, чтобы всего лишь зайти к старым товарищам…
Легионер сказал скучающе:
- Не надо касаться меня. Я не пропущу.
- Вы - скала, да? Утес! - Филипп рассмеялся и сильно крутанул турникет. И тогда легионер пошел на него, вытесняя вон из проходной:
- Не сметь ничего крутить здесь… 'Руководил' он театром! И поэтому я сейчас инструкции нарушу? Бляха с 'коброй' для меня орденом сделается? А ну, пошел! Тогда какие только гниды не руководили…
Вот и все. Тогда его амулетом надежности была 'кобра' - а он то и дело забывал о решающем значении амулетов этих… Мог забывать, ибо редко выходил на люди… Вот Вера смотрела на эту сценку не только не потрясенно, но всем видом своим говоря: 'Глупый, по-другому же и быть не могло'. И еще одно поразило: лицо легионера само по себе не было ни гориллообразным, ни ублюдочным - нет, такое лицо могло быть и у физика, и у кюре, и у врача…
7.
- Я и ушел со своей папкой домой… Проходит еще день или два - и почти ночью звонок директора: просит, чтобы не позднее 10-ти утра я принес пьесу, он сам меня будет встречать у этого проклятого турникета! А теперь вы спрашиваете: 'уже принято'? Как это все понять?
Вич нацедил себе воды из сифона, бросил две льдинки и ответил с оттенком торжественности:
- Легион надежности признал свою ошибку, так и понять. Не за что вам больше вешать 'кобру' - явный был перегиб. Теперь у вас другой амулет? - Филипп кивнул. - И он отбрасывает совсем другой свет на вашу папочку, на все ваши дела… Ибо теперь это в общем-то знак доверия… мне поручено подчеркнуть это!
Филиппом сейчас более всего владело любопытство:
- Послушайте, майор, у меня что-то проясняется: инициатор всех этих перемен в моей жизни - она? Эта самая дочка…
Вича отвлекли звуки, уже долетавшие сюда раз-другой, а теперь усилившиеся: они походили на пружинящие глухие удары о металлическую сетку и на ответную струнную дрожь этой сетки. Вич невнятно выругался, вклеив в свое проклятье слово 'цирк'.
После этого он резко повернулся к Филиппу:
- Ай-яй-яй… как неаккуратно! 'Дочка диктатора', вы сказали? Я был уверен, что снимая с себя тот дрянной амулет, вы расстались и с этими дрянными словечками… Ай-яй-яй…
- Но я не говорил 'диктатора'! - возмутился Филипп.
- Неужели? Откуда ж до меня долетело?
- Да вам послышалось, уверяю вас! 'Инициатор' - это я сказал, да. Я вообще избегаю, знаете, острой политической терминологии!
- Да? Ну пардон, пардон… А это еще зачем?
В зал вплывала старуха лет под девяносто, негнущаяся, со слепым выражением голубеньких фаянсовых глаз, в косматом облаке седины. Она прижимала к себе яркую коробку с леденцами.
- Вашего Гуго здесь нет, госпожа Изабелла! - обратился к ней Вич громко.
- Так везде говорят. А где он?
- Понятия не имею. Здесь он не проходил даже.
Помолчали.
- Я заснула в оранжерее, это опасно. Никогда не спите среди цветов. У меня такое чувство, что и Гуго мог там задремать. И что тогда?
- Надо сказать садовнику, пусть поищет.
- Да, правильно. Пусть поищет, а я побуду здесь немножко.
Она сама нащупала свободное кресло и уселась, и достала из коробки леденец. Вич сокрушенно и досадливо оглянулся на Филиппа.
- Но ему же надо сказать? Садовнику? - громко напомнил он.
- Он сам знает. Он очень сведущий человек. Ему даже присылают семена из Голландии… - проскрипела старуха и, кажется, 'отключилась'.
Вич объяснил ее Филиппу так:
- Мать так называемого 'диктатора'. Сама доброта.
- Верю… но я не произносил этого слова! Странно…
- Значит, я от нее заразился галлюцинациями, от госпожи Изабеллы! Или снял это не сказанное словечко с кончика вашего языка, это мы тоже умеем, ха-ха… Вот вы сказали: 'Не люблю острой политической терминологии'. А я - люблю? Но без нее мы аморфны и никчемны в такое жесткое время… По-моему, это те же дорожные знаки: избежать их можно, только не выходя из дому.
- Гуго не приходил? - спросила бабушка.
- Нет-нет, моя ласковая, отдыхайте…
- Мы там играли в слова с мальчиком садовника, - сообщила она, не подозревая, конечно, что здесь идет тоже игра в слова, но не забавная ничуть и опасная. - В коротенькие… на последнюю букву и чтобы только про еду. Я сказала 'кекс', а мальчик - 'сыр'. Тогда Гуго говорит 'ром'. А дальше я плохо придумала, не такое коротенькое: 'маслина'. И они меня исключили. А я больше не знаю. 'Мандарины'? Тоже не подойдут… 'Макароны'? Нет. Ума не приложу.
- Восемьдесят восемь лет, - счел нужным объяснить Вич.
- Может быть, '
