жизнерадостностью, что, зачитавшись, дважды проезжала в метро мимо своей остановки.
— Больше всего мне понравилось то место, где ты спускаешься с высокогорного перевала и застаешь все племя вокруг костра, с большими камнями во рту. Поразительно!
В этот момент они сами поднялись на гребень холма, и перед ними открылся темнеющий язык земли, уходящий в море жидкого золота.
— Какая красота! — прошептала Грейс.
Генри улыбнулся. Она обратила внимание, что его глаза слегка приподнялись со своих подушек, янтарными щелями сверкнув в ослепительных лучах заходящего солнца. Повернувшись к ней, он провел рукой по своим волосам, которые, по всей видимости, уже несколько дней не встречались с расческой. Не то чтобы после сна не расчесаны, подумала Грейс, — скорее и до кровати не добрались.
— Здесь так хорошо, — сказал Генри. — Мне очень нравится.
Его голос казался странно тихим и угрюмым. Был ли в его словах какой-то скрытый смысл, или это просто ранняя стадия воспаления легких?
— Вот и отлично, — произнесла она выше и прерывистее, чем намеревалась. — Фестиваль в Сент- Меррионе — это очень престижно.
— Да нет, я не имел в виду этот чертов фестиваль.
Генри пристально посмотрел ей в глаза, и Грейс покраснела. Он задумчиво затянулся. Наступило молчание.
Сердце Грейс металось в груди перепуганным кроликом. Ее желудок, казалось, расплавился, подобно огненному шару, опускающемуся в море перед ними.
— Как насчет того, чтобы вернуться в шатер и чего-нибудь выпить? — пронзительно взвизгнула она.
Глава 2
Вернувшись в бар — от Юрты они отказались из-за «тех жутких матрон» (Грейс решила, что Генри подразумевал ведьм в черном), — они принялись методично напиваться. Грейс была возбуждена, нервничала и никак не могла решить, что именно имел в виду Генри там, на вершине холма, и как это выяснить. Обратная дорога нисколько не помогла решить эту проблему; кроме того, ей надо было подумать о Сионе. В конце концов Грейс решила предоставить все провидению — или в данном случае теплому «Пино». Она потягивала бокал за бокалом, заливая алкоголем два пакетика орешков, съеденные вместо ужина. У нее уже кружилась голова. И она давно сбилась со счету, сколько бокалов виски проглотил Генри.
Так или иначе, Генри уже не обращал на нее внимания. Он следил за тем, как изрядно перебравший Майк Блоук трется промежностью о центральный шест шатра, похотливо улыбаясь официанткам.
— Ох уж эти авторы «мужских» романов, — фыркнул Генри тоном, выдающим весьма невысокое мнение об этом жанре. — Мальчик знакомится с девочкой. Мальчик выпивает слишком много пива…
Грейс заморгала. Подобный сценарий показался ей слишком знакомым. По крайней мере, пиво. Разве у них с Сионом не было на прошлой неделе крупной ссоры как раз из-за того, что он заявился домой поздно и еще долго после того, как она легла спать, продолжал пить?
— Мальчик возвращается домой поздно…
Разумеется, она понимала, что для своей диссертации «Почему новые лейбористы такие ублюдки» Сиону приходится брать интервью у парламентариев из крайне левого крыла партии. Менее понятно, почему это неизменно сопровождается поглощением огромного количества пива. В последнее время Грейс приходилось все чаще ложиться спать, оставляя входную дверь незапертой, ибо Сион задерживался допоздна на сборищах, где обсуждалось, как наставить наш мир на правый путь. Или на левый? Два-три раза он вообще не ночевал дома.
— Девочка узнает, что он спит с другой… — продолжал Генри.
Грейс старалась не придавать особого значения тому обстоятельству, что Сион в качестве председателя местного отделения социалистов-революционеров все субботы гремел пустыми банками перед супермаркетами в обществе впечатлительных особ женского пола. Как и тому, что он читал в университете Пенджа курс «Гинекология тирании: Блэр и рождение нации угнетенных» молоденьким студенткам, слушавшим его затаив дыхание. Грейс окрестила их словом «аппарат-шик», пытаясь обратить все в шутку, стараясь не задумываться над тем, чему именно обучает их Сион относительно «Третьего пути». Эти «аппарат-шик» забивали сообщениями автоответчик Грейс — в квартире Сиона подобная буржуазная роскошь отсутствовала, — обращаясь к Сиону почтительными и восторженными голосами. Грейс предполагала, что многие из них влюблены в него, и нисколько этому не удивлялась; высокий, рыжеволосый, страстный, на всю катушку использующий романтику своего кельтского имени, Сион был очень энергичен, особенно если опаздывал на автобус до Пенджа (нередко). Вряд ли Сион — порождение Надежности, рассуждала Грейс. Но слегка удивилась, узнав, что Сион — порождение человека по фамилии Груб.
Итак, хотя Грейс проводила субботние утра в кровати в компании телевизора или ходила по магазинам, покупая продукты к обеду, на который Сион неизменно опаздывал, она не слишком беспокоилась. То есть беспокоилась, конечно, но не больше, чем любая другая девушка на ее месте. Трудно было удержаться от мысли, тем более когда Сион после вечерних заседаний заявлялся домой только под утро, что сеял он кое-что помимо семян революции.
— Девочка узнает… — давился от смеха Генри.
Грейс сглотнула подступивший к горлу клубок. Конечно, веских доказательств нет. Если не считать странной пары женских трусиков в корзине с грязным бельем. Неуклюжая отговорка Сиона насчет того, что он купил трусики для Грейс на распродаже, устроенной Социалистической рабочей партией, и решил постирать их перед тем, как подарить, звучала неубедительно, даже несмотря на его легендарное скупердяйство. Но, думала Грейс, может, у меня просто мания преследования?
— Девочка разбивает мальчику коллекцию компакт-дисков…
Ну, а это уже просто невыносимо. Сион настолько прижимист, — или, как предпочитал выражаться он сам, ему настолько претила буржуазная культура, — что сам деньги на музыку не тратил. Но к музыкальным пристрастиям Грейс был беспощаден, объявляя Воэна Уильямса мещанством, а Билли Холидей и Нэта Кинга Коула доказательством снисходительного высокомерия к представителям этнических меньшинств.
— Девочка бросает мальчика… Хочешь выпить?
Генри неуверенно поднялся на ноги.
Грейс кивнула. Уж если суждено предаваться грустным размышлениям о Сионе, лучше — с полным бокалом в руке.
Насколько по-другому все было в первые дни их знакомства! Невозможно поверить, что с тех пор прошло меньше полугода. Грейс тогда была в депрессии, если это сильное слово можно применить к окончанию ее связи с Томом, преждевременно поседевшим банкиром из Сити, свалившим ее с ног на одной вечеринке — в буквальном смысле; она так напилась, что не могла дойти до машины. На следующее утро, проснувшись, Грейс обнаружила себя в обществе мужчины, который имел много денег, мало свободного времени и практически не интересовался ничем помимо коллекционных автомобилей и преумножения капитала, что, в свою очередь, не интересовало Грейс. От Тома не было никакого толка в постели, а его политические взгляды шли вразрез с весьма смутными, но все же либеральными симпатиями Грейс, и это отчасти объясняло проблемы в их отношениях, возникшие еще до того вечера, когда «ягуар» Тома — модель Е, 1965 года выпуска — был блокирован, к его нескрываемой ярости, напротив дорогого ресторана на Парк-лейн.
Высказанная им в крепких выражениях мысль, что эвакуация коллекционного автомобиля в центре Лондона символизирует разрыв ткани английского общества, явилась последней соломинкой. В любом случае к этому моменту Грейс уже поняла, что предел мечтаний Тома — заточить ее в первоклассном особняке в Путни и сделать матерью не меньше пяти раз. Он даже заявил как-то, что считает ее «хорошей производительницей».
