– А проку? Ваш византийский бог сюда не заглядывает, – продолжал рассуждать корчмарь. – Матерном – оно надежнее. Не любят они этого.
Вернувшись в тепло, хозяин не стал приветливее. Хмуро выставил на стол небогатый ужин, налил гостям по кружке кислого пива, хмуро пересчитал деньги за постой и показал комнату. Посидеть с постояльцами отказался и торопливо убрался на свою половину дома, откуда доносились скрип люльки и негромкое баюканье. Твёрд на такое обхождение только пожал плечами.
– Боится, видимо. А чего боится – леший его разберет! Мecmo тут всегда было доходное, безопасное, народ вокруг мирный…
Еда, впрочем, у хмурого корчмаря была обильной, комната – теплой, а лежанки – широкими. Путь измотал Тверда, тепло утешило рану, и он, как в перину, провалился в крепкий сон.
Снился ему его родной лес. Будто идет он к себе домой по глубокому, по колено, снегу. В руке меч. А лес вокруг вроде бы знакомый и вроде бы нет. А главное – чем ближе к жилью, тем гуще и гуще. Деревья тонкие, высокие – из-за ветвей неба не видно, и все ели да осины. И уже не деревья это вовсе, а забор нового корчмаря. Вот и хорошо, подумал Твёрд, сейчас зайду, разбужу Яромира, вместе домой отправимся. Только ворот не видно – сплошной забор в обе стороны. Бросился Твёрд бегом, ног под собой не чует, рана болит, словно в ней кто-то острым железом ковыряет, и вдруг, сам не зная как, очутился за забором.
Снаружи зима была, а внутри – весна, земля голая и сырая, лужи по всему двору. Только… пусто во дворе. Спят ещё все, решил Твёрд. Подошел к двери, чтобы постучать, а дверь не заперта.
Вошел в сени – никого. В горницу – никого. Поднялся по лестнице.
Комната, где они с Яромиром спали, стояла пустая, выхо-ложенная давно, только ставень отвязанный на ветру стучит. Выглянул Твёрд в окно, а у забора – Яромир, и обнимает он невесту Твёрдову, Владу.
А та ему улыбается.
Твёрд дернулся было к ним и проснулся. Бок и в самом деле болел. В светце догорала лучина. «Странно, —подумал дружинник, – не могли мы зажженную лучину оставить. Может, зажег кто?» Он приподнялся на локте и прислушался.
Метель, бушевавшая весь вечер, уже улеглась. В корчме было пронзительно тихо – ни сверчка, ни шороха. Только Яроми негромко дышал на соседней лавке.
Лучина треснула, зашипел упавший в плошку с водой уголек. Твёрд повернул голову. Дверь, перед сном запертая на крепкий засов, была распахнута. В проеме стояла Влада.
Несколько мгновений прошло в напряженном молчании —, Твёрд пристально разглядывал свою невесту. Девушка была в одной рубашке, неподпоясанная и без оберегов, льняные волосы распущены – словно вырвалась из священного хоровода в купольскую ночь. На бледном лице ярко мерцали глаза и выделялись вишнево-бурые губы. «Откуда она здесь? Отдали замуж за корчмаря ? Или это не Влада, а только ее призрак ?» – заметались мысли в голове Тверда.
Влада тоже молчала, печально глядя на своего возлюбленного.
Потом подошла и присела рядом. От ее взгляда Твёрду стало не по себе. «Похудела», – заметил он, разглядывая ее остренький подбородок и шею с голубой паутинкой вен. Ворот рубахи был расстегнут, и в самой глубине выреза темной звездочкой на молочной белизне кожи выделялась родинка. Прежде он ее не видел – было до его отъезда в Киев между ними немного; целовались только да за руки через купальский костер прыгали.
Влада плавно протянула руку и коснулась узкой ладошкой его лба. Кожа ее была прохладной, словно девушка только что вошла с мороза, и шелковистой на ощупь. Твёрду отчего-то представилось, что тонкие пальцы оставляют светящиеся полосы на его лице. Он потянулся губами вслед за рукой, но он уже скользнула по подбородку вниз, легко и настойчиво толкнула в грудь. Твёрд послушно откинулся навзничь.
Глаза Влады приблизились, стали совсем огромными, без донными, как звездное небо. Ее пахнущее сухими травами дыха ние охолодило его ноздри и пересохшие губы. В следующий момент Твёрд ощутил солоноватое, жаркое прикосновение ее у ста Упругий язычок скользнул по его зубам, обжег щеку, впадину под ухом, шею. Твёрд чувствовал, как странное оцепенение oвладевает им – он ощущал все, но не мог шевельнуть ни одним членом своего тела, а между тем Влада уже совлекла с него рубашку и уткнулась лицом в плечо.
Ее острые грудки твердо выпирали под тонким льном, вжимаясь в его широкую грудь; прохладные руки скользили по его телу, настойчивые губы обжигали горло. Под этими молчаливыми ласками Твёрд забывал все – и странное появление своей невесты, и спящего рядом Яромира, и свою жизнь в дружине и прежде нее. Влада прильнула к нему плотнее, вжимаясь своим прохладным телом в его, сливаясь с ним. Твёрд почувствовал, что растворяется в ее прикосновениях, теряет связь с явью.
Острая боль в боку тугой волной вынесла его на поверхность сознания. Тело еще холодили следы ласковых прикосновений Влады, во рту солонило. Но Влады рядом не было.
Твёрд с трудом поднял голову – затылок, словно свинцом налитой, едва оторвался от лежанки – и оглядел комнату, Лучина догорала, слабый язычок пламени едва разгонял тьму. Влада белой тенью стояла в глубине дверного проема.
– А утром поезжай к своим, – произнесла она негромко, – но не пытайся меня найти и не задерживайся здесь. Прощай.
Огонек беззвучно погас. Почти сразу же на лестнице послышались осторожные шаги. Кто-то крадучись поднимался к ним.
Твёрд превозмог себя, встал и зажег новую лучину. Тонкое лезвие пламени разрезало темноту. Дверь была закрыта.
Твёрд бросился к ней, откинул засов, распахнул – и едва не натолкнулся на корчмаря, стоявшего на верхней ступеньке. Вглядевшись в постояльца пристальнее, хозяин отшатнулся, выронил топор и опрометью бросился вниз,
Твёрд замер на пороге, не зная, броситься ли ему следом или творить охранительные кресты против навья. Тяжелый вздох Яромира, похожий даже на стон, вывел его из оцепенения. Твёрд обернулся.
Друг лежал навзничь на своей лежанке, на шее его подсыхал ла тоненькая струйка крови.
