пальцами. Два щелчка слились в один.
Это почему-то напугало его. Он сразу вспомнил все домыслы, которые были известны каждому, работавшему в группе Жданова, и почувствовал, что покрывается испариной.
Он вытянул правую руку в сторону. Лиза была как его отражение в зеркале. Он моргнул – она моргнула; он кивнул – она кивнула; он хлопнул в ладоши – она хлопнула, сделала шаг вперед – он сделал шаг вперед; она коснулась решетки – он коснулся решетки. Но на самом деле Николаю только показалось, что она дотронулась до прутьев. Судорожно сжатая рука, вцепившаяся в смертельный металл, сноп искр, дым, запах горячего сырого мяса, ручьи слез, текущие по его щекам… Труп Николая упал по эту сторону решетки.
Эдуард Фомич не торопился начинать работу с Разиной. Кроме него и еще нескольких доверенных людей, о том, что ее удалось поймать, не знал никто в отделе. На столе стояла чашка кофе, лежала раскрытая толстая папка. Там было все, начиная с целой коллекции метрик, внимательно прочитав которые посторонний человек сначала не верил своим глазам, а потом, перечитывая и сверяя, начинал дышать чаще, дрожать, сглатывать, словно на его глазах свинец превращался в золото. И заканчивая медицинскими картами и историями болезней с одинаковыми странными симптомами и причинами, по которым эти люди попадали в больницы. Всех этих людей уже не было в живых – его группа училась на ошибках, и ошибки стоили жизней тем людям. Но теперь можно было смело приниматься за эпилог.
Поддаваясь сладкой истоме, заполнявшей тело, Эдуард Фомич встал, подошел к окну, заложил руки за спину и потянулся. Он сейчас чувствовал себя лет на двадцать моложе: сила, энергия, жажда жизни – все вдруг вновь появилось в нем. Если бы он задумывался о счастье, он мог бы сказать сейчас: да, я счастлив. Но Эдуард Фомич давно перестал размышлять на эту тему.
В его кабинете было одно-единственное окно, но и это считалось роскошью. Несмотря на то что все окна в этом здании были защищены от прослушивания и стекло едва заметно вибрировало, многие окна были изнутри замурованы и существовали только для того, чтобы не вызывать ненужных вопросительных взглядов прохожих. Само здание заметно возвышалось над окружающим рельефом – на расстоянии километра вокруг не было сооружений выше его третьго этажа, и специально на этот случай периметр был обсажен ветвистыми деревьями метрах в двадцати от стен. Кроме этого, здание росло еще и вниз, о чем посторонние уж совсем не догадывались.
С этажа, на котором находился кабинет Жданова, верхушки деревьев уже не закрывали окна, и обзор был свободным. Правда, из окна особенно ничего не было видно, только шоссе, в отдалении несколько старых построек, окруженных, как пни опятами, низкими серыми ларьками. Да еще серое облачное небо. Вот на него и смотрел Эдуард Фомич. На ползущие облака, похожие на хлопья сигаретного дыма.
Тихо вошла секретарша – невысокая плотная девушка с хвостом светлых волос и густо подведенными тушью глазами.
– Разина идет по коридору, – сообщила она. Жданов обернулся, непонимающе посмотрел на девушку, растерянно улыбнулся и спросил:
– По какому коридору?
– По нашему коридору. Разина идет по нашему коридору.
– А куда она идет? – все еще не понимая смысла услы-шанного, спросил Эдуард Фомич.
Лиза шла по узкому неярко освещенному коридору, по серой ковровой дорожке, мимо безликих дверей. Она никуда не торопилась. Ей никто не встречался на пути, из-за дверей не доносилось ни звука. В здании будто бы никого не было, кроме нее.
Она вышла на лестницу и медленно поднялась по ступенькам. В углу стоял человек в темно-сером костюме и говорил по рации. Увидев Лизу, он на секунду замолк и на глазах покрылся испариной.
– Она здесь, – сдавленно произнес он, не двигаясь. Лиза остановилась рядом с ним и посмотрела ему в глаза. Мужчина, держа у лица рацию, словно окаменел. Казалось, он хотел отстраниться, но не мог. – Она остановилась рядом. Смотрит мне в глаза.
Рация не отвечала. Лиза отвернулась и пошла дальше по коридору. У одной из безликих дверей она остановилась и открыла ее.
Она вошла в кабинет. Кабинет был пуст, перед ней был стол и окно. На столе лежала толстая папка. Лиза подошла к столу. На папке она увидела желтую наклейку, на которой было написано «Строго для внутреннего пользования». Под наклейкой стоял штамп «совершенно секретно».
Дверь захлопнулась. Она обернулась.
– Здравствуй, Лиза, – сказал Яворский. – Вот мы и снова встретились. Ты прекрасно сохранилась.
Лиза пустыми глазами смотрела в его сторону. С минуту в кабинете стояла тишина. Наконец Лиза склонила голову на бок и произнесла:
– Вы ошибаетесь. Я вижу вас впервые.
Лицо сползло с Яворского как резиновая маска. Уголки губ, глаз, щеки – все опустилось, сморщилось, и он сразу постарел лет на тридцать.
– Что это значит, Лиза? – не своим голосом спросил он.
– Я скажу вам, что это значит. Но сперва ответьте: вы правда верили в эти сказки?
Яворский оправился от своих эмоций и ответил уже спокойно:
– Мне и сейчас ничто не мешает в них верить. Только помогает.
– Дьявол! – воскликнула Лиза с внезапной эмоциональностью, словно поминала прежнего любовника. – Да с чего вы все это взяли? Из пачки старых метрик? И это, по-вашему, доказательства? Вы же взрослые люди!
– Что это значит? – напомнил Яворский.
– Это значит, что вы – мой отец.
Яворский сощурился. Дернул плечами. Растянул губы в улыбке и захохотал. Это продолжалось с минуту – Лиза терпеливо ждала. Наконец, отсмеявшись, Яворский посерьезнел и сказал:
