лица Тоби.
— Точно. — Ник усмехнулся и выдохнул дым.
Перед глазами у него встало лицо Тоби: конечно, он во всех отношениях привлекательнее Триштана… Но, возможно, так и следует — не гоняться за журавлем в небе, а довольствоваться тем, что есть? Он явился сюда не за романтической чепухой, а за сексом — вот так, просто и грубо. И не уйдет, пока не добьется своего. В глубоко посаженных темных глазах парня ему чудился какой-то вызов, а иностранное происхождение добавляло загадочности — интересно, склонны ли жители острова Мадейра к случайному сексу? Собственно говоря, почему бы и нет…
— Сколько же ты выпил? — поинтересовался Триштан.
— Много, — торжественно признался Ник.
— Да?
— Ну, конечно, не так много, как некоторые…
Ник опустил руку с сигаретой, чувствуя, что курит неумело и это выдает его неопытность. Свидание с Лео было удобно тем, что оба они с самого начала знали: это свидание. Понимали, что делают и зачем. А тут-ничего не разберешь. Может быть, он сам себя дурачит и Триштан вовсе не такой? А их разговор — он и должен быть таким обрывистым и бессмысленным? Ник подумал, что будущие любовники должны разговаривать друг с другом смелее и игривее, со всякими шутками и намеками, и, пошевелив бровью, сказал:
— Ты с Мадейры, правильно?
Триштан вгляделся в него и в первый раз слегка улыбнулся.
— А ты откуда знаешь? — спросил он.
Ник молчал, глядя ему в глаза.
— А, ясно. Тебе тот толстяк сказал.
— Полли, — уточнил Ник. — Жирный Полли.
Триштан заглянул в сигаретную пачку, извлек оттуда визитную карточку.
— Он? — спросил он.
Ник уставился на карточку, понимая, что жизнь преподала ему очередной урок. «Д-р Пол Томпкинс, 23 Лавлок-Мэншнз»… Так вот как это делается! На обороте карточки Полли нацарапал: «4 сен. 8 веч. И не опаздывать!»
— Почему он написал «не опаздывать»? — недоуменно спросил Триштан.
— Потому что он очень занятой человек.
Нику вдруг стало смешно, и как-то само собой получилось, что он сделал шаг-другой вперед, протянул руки…
— Извини, приятель… — В дверях появился краснолицый мужчина; увидев Триштана с Ником, он вздернул подбородок и хмыкнул. — Так, и что это у нас тут происходит?
Ник покраснел, а Триштан как ни в чем не бывало поинтересовался:
— А что такое, Боб?
Боб принялся давать какие-то указания насчет других комнат, причем несколько раз упомянул «его светлость» — с уважением, но и не без иронии, с какой слуги говорят о господах. Ник при этом закивал и заулыбался, желая показать, что с лордом Кесслером знаком лично, что они вместе обедали, а потом лорд сам показывал ему Хоксвуд.
Когда Боб ушел, Триштан спросил:
— Ну и что прикажешь с тобой делать?
Вопрос прозвучал не слишком тепло и без намека на улыбку.
— Не знаю, — тупо откликнулся Ник.
Вино смягчило остроту неизбежного поражения.
— Мне пора.
Триштан извлек из кармана галстук, принялся возиться с эластичными завязками, Ник молча смотрел на него, ждал, когда тот снимет фартук.
— Слушай, вот что: встретимся у парадной лестницы в три часа.
— О… да, конечно! — воскликнул Ник с облегчением (не в последнюю очередь — от того, что свидание откладывалось). — В три часа…
— И не опаздывать! — сурово предупредил Триштан.
Он стоял в дверях спальни Тоби. Компания переместилась сюда около двух часов ночи, когда окончились танцы.
— Да входи же, ради бога, и закрой дверь! — крикнул Тоби, помахав ему рукой.
Он привольно раскинулся на королевской кровати — той самой, на которой когда-то спал Эдуард VII, складки голубого гобелена над изголовьем венчала чуть аляповатая позолоченная корона, — а вокруг устроились его друзья. Ник пробрался между двумя группами молодых людей, сидящих на полу перед огромной софой, на которой разлегся, положив голову на колени хорошенькой и совершенно пьяной девицы, лорд Шептон. Шторы были отдернуты и окно открыто, чтобы аромат марихуаны выветривался, не достигая носа министра внутренних дел. Все здесь напоминало о колледже — долгие бессонные ночи в общежитии, хохочущие девушки, сигаретный дым, споры до утра… Ник ясно ощущал очарование этой обстановки — и ее смутную угрозу. Гарет Лейн соловьем разливался о Гитлере и Геббельсе. В Оксфорде он считался способнейшим историком курса, однако окончить с отличными оценками ему не удалось, и теперь, словно во искупление грехов, он надоедал всем бесконечной болтовней на любимые исторические темы. Разговоры продолжались, но Нику — быть может, от вина — вдруг почудилось, что над смехом и болтовней в комнате царит тайное молчание, которое он неуклюже нарушил своим появлением. Были здесь и другие однокурсники, но два месяца после выпускных экзаменов необъяснимо и непоправимо развели их в разные стороны. Что-то изменилось: они зажили своей жизнью, а он остался в своей. И больнее всего ранило безнадежное ощущение, что иначе и быть не может. Ник присел на край кровати, и Тоби, перегнувшись, протянул ему косячок.
— Спасибо…
Ник улыбнулся; на миг к нему вернулось внутреннее тепло, которого он искал весь вечер.
— Боже ты мой, дорогой, чем это от тебя несет? Пахнет, словно в гостиной у старой шлюхи, — проговорил Тоби.
Ник замер, розовея от стыда и удовольствия. От затяжки в горле у него защекотало, а в голове стало легко и пусто — то ли от травы, то ли от небывалого обращения «дорогой». Только выпустив дым, он осознал смысл второй фразы и ответил:
— А тебе откуда знать, чем там пахнет?
Ему представился Тоби в гостиной у шлюхи, Тоби, пробирающийся по узкой лестнице в чью-то спальню; эти картины вызывали одновременно возбуждение и стыд.
— Ну что, тебе понравилось? — спросил Тоби.
— Да, просто фантастика. — Ник оглянулся вокруг. — Кстати, а где Софи?
— Уехала в Лондон. Пришлось отправить ее домой, у нее в понедельник прослушивание.
— A-а… понятно.
Это была хорошая новость. Да и сам Тоби, хмельной, подкуренный, со счастливо блестящими глазами, кажется, был доволен — и тем, что, как взрослый, проявил ответственность и отправил Софи домой, и тем, что сам остался на свободе.
— Гарет! — крикнул он, повысив голос. — Да хватит уже про Геббельса!
Не таков был Гарет, чтобы замолчать надолго, но на несколько секунд он все же умолк — из уважения к имениннику.
Тоби сегодня был королем, а друзья — его подданными. И было что-то волнующее и трогательное в том, с каким детским самодовольством он играл свою роль. Трава потихоньку делала свое дело, словно чьи-то мягкие руки массировали мозг. Ник откинулся на кровать, взял Тоби за руку и секунд тридцать-сорок пребывал на небесах. Казалось, комната наполнилась искристой эротической аурой, мягкой, но властной, как аромат «Je Promets». Нику вспомнились слова Полли, и на миг он позволил себе поверить, что однажды — неведомо где, неведомо когда — они с Тоби будут вместе.
