договорил.
Пэт Грейсон относился к категории гостей, которых Джеральд в своей речи назвал звездами экрана: в «Седли» он играл лощеного мошенника, и поразительно было, насколько старше, мельче и как-то жальче он выглядит в жизни. «Седли» — любимый сериал матери Ника; интересно, догадывается ли она, что Пэт голубой?
— Право, не знаю, стоит ли… — протянул он, когда они уже входили в курительную комнату.
Но Кэтрин потащила его за собой в толпу, где он принялся шустро приплясывать вокруг нее, щелкая пальцами и сексуально играя бровями. Выглядело это весьма жалко, и, кажется, именно это Кэтрин и нравилось. Ник словно видел злую пародию на самого себя в будущем. Он отвернулся и пошел прочь через зал — и тут же попал в середину вопящей и хохочущей толпы. Кто-то крикнул: «Эй, да это же старина Ник!», кто-то другой стиснул его в потных объятиях. На душе у Ника потеплело — может быть, и выпитое бренди наконец подействовало: на секунду он устыдился своего презрения к старине Пэту и того, что притворяется своим в компании натуралов, но тут же об этом забыл, когда Тим Карсвелл схватил его за плечи и закружился с ним по залу, обжигая щеку влажным дыханием. Они кружились, пока оба не зашатались, готовые упасть; с возгласом «Ух ты!» Тим отпустил Ника, постоял, пошатываясь, приветственно поднял руку и двинулся прочь.
— А что наш именинник? — спросил Ник у Софи Типпер.
Софи, все время танцевавшая только с Тоби, глянула через плечо. Ник обоих чмокнул в щеки, прежде чем они успели увернуться, и прокричал Тоби в ухо:
— Ну как наш вертопрах?
Тоби молча поднял большой палец, а потом танец унес их прочь.
Ник уже не стыдился танцевать. Его душил воротничок, он обливался потом, расстегивал и снова застегивал пиджак и наконец, заметив в дальнем конце комнаты открытое окно, подобрался к нему и высунулся по пояс, жадно вдыхая сырой ночной воздух и запах дождя. У окна на банкетке сидела Мартина; в прерывистом зеленом свете лицо ее казалось немолодым и измученным.
— При-ивет! — пропел Ник, присев перед ней. — А где Уани? Разве не с тобой?
Она оглянулась, пожала плечами:
— Не знаю. Был где-то здесь…
Нику вдруг захотелось срочно увидеть Уани. Сейчас он был уверен, что все его фантазии могут стать реальностью. А если и нет… Что ж, с пьяного спрос невелик, и Уани на него в обиде не будет. С этой мыслью он принялся пробираться к выходу — мимо девушек, лихо отплясывающих в стиле диско (девушки, подумал он, вообще танцуют лучше мужчин, танец — их родная стихия, а парни по большей части просто выставляют себя на посмешище), мимо нескольких немолодых пар, старательно притворяющихся, что «Spandau Ballet» им по душе, мимо Ната Хэнмера, белая рубашка которого странно светилась в ультрафиолетовом прожекторе, и Мэри Саттон, и Грэхема Стронга (Ник его едва знал, но вполне искренне сообщил, что страшно рад его видеть), мимо Кэтрин, Рассела и Пэта Грейсона — один из этой троицы явно лишний…
Наконец он выбрался из курительной комнаты. Дернул первую попавшуюся дверь — и оказался в маленьком кабинетике. Какой-то человек в рубашке встал при его появлении и сказал:
— Извините, сэр.
— Ой, простите, — сказал Ник. — Я, кажется, ошибся дверью. — И попятился назад.
Он стоял посреди холла совсем один. В курительной комнате гремела музыка, из библиотеки доносились голоса и смех. В ушах у Ника стоял тонкий звон. Огромная люстра с сотней чашечек-лилий мерцала и мигала в ритме его пульса, придавая всему вокруг какую-то странную живость.
Ник двинулся в поход по пустым, ярко освещенным комнатам, где у окон колыхались тяжелые драпировки, словно там кто-то прятался; он останавливался и наклонялся, чтобы получше разглядеть антикварный столик или бронзовую статуэтку, — предметы эти странным образом так и норовили ускользнуть, едва отводишь взгляд. На эскритуар маркизы де Помпадур оперся локтем, и старое дерево жалобно скрипнуло. Войдя в столовую, где они обедали, зажег свет и внимательно осмотрел Сезанна, тоже пульсирующего какой-то тайной геометрией. Как обычно, принялся описывать эту картину самому себе — точнее, воображаемому другу, как всегда притаившемуся за плечом. Композиция, говорил он… оттенки зеленого… Мелькнула смутная мысль. Не доверяя ей, Ник все же сделал шаг, другой, отворил боковую дверь, вышел в темный коридор и, проплутав немного, набрел на людскую. Потянуло сквозняком — это в людской стояла настежь дверь на задний двор. Мокро блестели серые плитки под мелким моросящим дождем. Здесь не было ни романтического блеска люстры, ни интимного пламени свечей — в безжалостно залитой светом комнате мужчины в джинсах таскали и складывали в стопки посуду, с грохотом провозили какие-то тележки, покрикивали друг на друга, и Ник пробирался между ними, бросая в пустоту «извините», «простите», — невидимый, как привидение. Триштана он нашел в буфетной, тот мыл стаканы в дальнем углу, у раковины. Ник подошел и остановился позади него, счастливо улыбаясь. Сейчас он совершенно не думал о том, что времени — час ночи, и Триштан работает, а сам он всего лишь захмелевший гость, ходячая фальшивая нота тоски и надежды.
— Привет!
Триштан обернулся, вздохнул и вернулся к работе:
— Помочь пришли?
На подносе рядом с ним стояла еще целая сотня стаканов — пустых и недопитых, с окурками и следами губной помады.
— Э-э… нет, пожалуй, я все здесь перебью, — ответил Ник.
Он начал понимать, что ему здесь не рады.
— Уф, как же я устал! — проговорил Триштан и, выключив воду, отошел в угол. — Девять часов на ногах.
— Представляю, — подхватил Ник и осторожно похлопал его по плечу.
В сущности, хлопка не вышло; смутившись, он сразу убрал руку, а Триштан этого, кажется, и не заметил.
— А… А ты когда заканчиваешь?
— Ты уже в кроватку ляжешь, детка.
Он промокнул руки бумажным полотенцем, вытащил сигарету, зажег, запоздало вспомнив о вежливости, вытащил другую и протянул Нику. Ник ненавидел табак, но сигарету взял. От первой же затяжки в голове у него зашумело.
— Ну что, повеселился? — спросил Триштан.
— Ага, — пожав плечами, ответил Ник.
Ему хотелось произвести на Триштана впечатление своим знакомством с лордами и одновременно показать, что он всех этих лордов ни в грош не ставит. Дать понять, что вечеринка прошла отлично, работа прислуги выше всяких похвал, но, вообще говоря, ему на все это плевать, он знает (тут он прикрыл глаза, поражаясь собственной дерзости), знает способы и получше провести время.
Триштан, кажется, ничего этого не понял. Он смотрел на Ника угрюмо, как на какую-то неожиданную неприятность, а Ник улыбался ему блаженной пьяной улыбкой.
Триштан был без галстука, две верхние пуговицы на рубашке расстегнуты, так что виднелась белая майка, рукава закатаны выше локтя. На предплечьях у него Ник заметил дорожки темных курчавых волос. Туго повязанный белый фартук скрывал то, что привлекло его внимание в прошлый раз. Свет одинокой люминесцентной трубки, освещавшей этот уголок буфетной, не льстил его смуглому, усталому лицу. Сейчас Триштан выглядел не так, каким запомнил его Ник, и ему пришлось сделать усилие над собой, чтобы вновь ощутить к этому парню влечение. Может быть, бросить его и вернуться к гостям?
— Много народу собралось, да? — спросил Триштан и, мрачно глядя на гору немытой посуды, выпустил клуб дыма.
Курил он точь-в-точь как Полли — неторопливо затягивался и неторопливо, с видом знатока выдыхал сизый дым. И вдруг при мысли о том, что с этим парнем будет спать Полли, Ника охватила жгучая ревность.
— Много у него друзей, у этого мистера Тоби. Мне он понравился. На актера похож, правда? — И Триштан неопределенно повертел пальцами в воздухе, одним этим движением обрисовав фигуру и черты
