Ник!» — но гостей здесь было слишком много, и представления по форме не вышло: все просто обернулись, равнодушно посмотрели на Ника и вернулись к своим разговорам.
Рэйчел сидела в стороне от остальных на кушетке, рядом с морщинистой старухой в черном, на фоне которой сама она казалась совсем юной, полной жизни красавицей.
— Джуди, — сказала она, — вы не знакомы с Ником Гестом, лучшим другом Тоби? Ник, это леди Партридж, мать Джеральда.
— Очень рад с вами познакомиться, — сказал Ник.
— Здравствуйте, — церемонно проговорила пожилая леди.
Лучший друг Тоби!.. Это определение Ник пообещал себе запомнить и проанализировать на досуге, снова и снова наслаждаясь его великодушием и невинной расчетливостью.
Рэйчел слегка подвинулась, словно приглашая его сесть рядом, но места для троих на кушетке не было, и Ник, улыбаясь, встал рядом. В пышном и жестком платье сиреневого шелка, Рэйчел словно сошла с полотна Сарджента восьмидесятилетней давности, времен, когда в этом доме бывал Генри Джеймс.
— Чем это от тебя так вкусно пахнет? — поинтересовалась Рэйчел почти кокетливо, словно мать, желающая похвалить принарядившегося сына.
— Терпеть не могу запаха сигар. А вы? — проговорила леди Партридж.
— И Лайонел его не выносит, — пробормотала Рэйчел.
Ник тоже терпеть не мог сигар: их острая туалетная вонь была для него символом мужской самоуверенности и агрессии, готовности навязывать свои вкусы всем остальным. Однако сигары курил и Джеральд, и потому Ник поморщился, но промолчал.
— Не понимаю, откуда у него эта привычка, — продолжала леди Партридж.
Рэйчел вздохнула и, чуть улыбнувшись, покачала головой, словно говоря: «Ох уж эти мужчины! Нам, женщинам, их не понять».
— А Тобиас и Кэтрин курят?
— Нет, слава богу, никогда даже не пробовали, — ответила Рэйчел.
И снова Ник промолчал. Промолчал, потому что чувствовал себя не участником, а зрителем разворачивающейся перед ним семейной идиллии, или, скорее, читателем романа, полного нестыковок и недомолвок и оттого еще более трогательного. В его семье тоже существовали свои предания и маленькие невинные тайны, но выглядели они не так романтично. Теперь же, в присутствии матери Джеральда, история Федденов обретала прямо-таки небывалую значительность. Леди Партридж, густо напудренная старуха с ярко-алой помадой на губах, смотрела сурово, разговаривала властно, и Нику сразу же захотелось чем-нибудь ей услужить. Она была, пожалуй, намного величественнее Джеральда, так же как Джеральд — намного ярче Тоби.
— Я бы не отказалась от глотка свежего воздуха, — проговорила она, едва взглянув на Ника, а тот уже бросился к окну, потянул за шнур и впустил в библиотеку прохладный и сырой запах сада, орошенного дождем.
— Пожалуйста! — проговорил он, чувствуя, что теперь они стали друзьями.
— Вы здесь ночуете? — поинтересовалась леди Партридж.
— Да, в маленькой спальне на верхнем этаже.
— Не знала, что в Хоксвуде есть маленькие комнаты. Впрочем, на верхнем этаже я, кажется, никогда не бывала.
— Думаю, все зависит от того, какую комнату считать маленькой, — старательно улыбаясь, ответил Ник.
В его хмельную голову ударила паническая мысль: что, если он ведет себя чересчур смело? Что, если вместо светскости проявляет грубость? Что, если говорит не то, что нужно — или не так?
Подошел официант с подносом и предложил ему бренди — очень милый официант, с тихим голосом и бесшумными, скользящими шагами, но не Триштан. Рассеянно следя, как наполняет бокал золотистая струя бренди, Ник размышлял о том, как удалось Триштану оставить зарубку в его сердце, стать предметом почти что настоящей любви. Может быть, попадись ему вместо Триштана этот официант, он влюбился бы и в этого? Для влюбленности ведь совсем немного нужно: пара взглядов, тоска одиночества, полуосознанная решимость — и вот чужой образ уже запечатлелся в твоем сердце, и всякий раз, как видишь его или вспоминаешь о нем, кровь твоя начинает бежать быстрее.
— В Лондоне Ник живет у нас, — сказала Рэйчел. — Вот там комнатка у него действительно крошечная, под самой крышей.
— Кажется, ты говорила, что у вас живет какой-то знакомый, — не глядя на Ника, ответила леди Партридж.
На миг ему показалось, что она ощутила запах его тоски по семье, мечты о тайном братстве с ее красавцем-внуком, и готова броситься в бой за свою территорию.
— Тоби пользуется большой популярностью, — продолжала она. — Он красивый мальчик, правда?
— Да, очень, — легко ответил Ник, покраснел и оглянулся, словно ожидая увидеть Тоби у себя за спиной.
— Трудно поверить, что Кэтрин его сестра. Все хорошее досталось ему одному.
— Ну, если судить по внешности… — начал Ник.
— Скажите-ка мне, что это за человечек в очках? Вот тот, что танцует с министром внутренних дел?
Ник рассмеялся ее шутке:
— Я его где-то видел.
— Это Свирепый Аналитик, — ответила Рэйчел.
— Кто? Нелепый?..
— Так его дети называют, — чуть громче объяснила Рэйчел. — Свирепый Аналитик. Питер Краудер, журналист.
— А, читала его в «Мейл», — кивнула леди Патридж.
— Ах да, конечно… — проговорил Ник.
В самом деле, Краудер как будто танцевал с министром внутренних дел — придвигался к нему все ближе и ближе, заглядывал в глаза, склонялся к самому его лицу, задавая вопросы, и выпрямлялся, словно услышав небывалое откровение, едва тот принимался отвечать. А министр, огромный, грузный, вежливо отвечал ему с кивками и неуклюжими поворотами корпуса.
— Не могу сказать, что он мне понравился, — проговорила леди Партридж. — За обедом говорил какой-то вздор о… о цветном вопросе. Я сидела довольно далеко от него, но все время его слышала. Ну, знаете, о расизме, — в ее устах это слово прозвучало как грубая брань.
— Об этом говорится много разного вздора, — благодушно заметил Ник, и старая леди окинула его оценивающим взглядом.
Джеральд, с терпеливой улыбкой на устах и ревностью во взоре, двинулся спасать министра. Он отвел его в уголок, усадил в кресло, сам присел рядом, наклонился к нему, почти приобнял, быстро огляделся кругом, словно подготовил сюрприз, — и вдруг застрекотала камера и защелкали вспышки.
— А, «Татлер»! — проговорила леди Партридж. — Наконец-то! — И, поправив волосы, придала лицу выражение… то ли кокетливое, то ли властное, то ли гостеприимное, то ли мудрое — трудно сказать.
Кэтрин тащила Ника и Пэта Грейсона по тусклому коридору навстречу грохоту музыки.
— Как ты, дорогая? — спросил Ник.
— Извини, дорогой. Все нормально. Просто эта кошмарная речь… Я поняла, что ни секунды больше не выдержу!
Держалась она уверенно и живо, но какая-то замедленная игривость движений подсказала Нику, что Кэтрин под кайфом.
— В самом деле, говорил он по большей части о себе.
Презрительная усмешка Кэтрин сделала бы честь ее бабушке.
— Речь отличная, только не для этого случая. Лучше бы приберег ее на свой день рождения.
— А по-моему, все было не так уж плохо, учитывая… — начал Пэт, но, что следует учитывать, не
