даже на дорожку не пошла, сразу свернула в сторону.
Я прокурсировал до своего кораблика туда-сюда и отправился к Семе. Надо же, и зальчик-то не так чтобы велик, а ловко у меня выходит двигаться неспешными петлями. Теперь мне требовалась соль. Солонки на моем столе, сами понимаете, не было. И на всех незанятых столиках тоже. Недаром я караулил в кустах, когда замок в створках щелкнет и они сами собой чуточку разъедутся, чтобы заскочить раньше всех, пока меня не увидели. Забыл я вчера заказ сделать, как же. Кстати, утром сегодня еще раз убедился, что все в столовой происходит само собою. Автоматически. Или, если кому нравится, по волшебству. Черт, я не хотел сейчас об этом думать!
— До побачэння, Наташа! Нэв журысь, Наташа Наша! — продекламировал я на всю столовую. На меня посмотрели. Правдивый покрутил пальцем у виска.
У Семы я не взял ничего. Во-первых, было уже некуда. Во-вторых, ел он что-то до такой степени невразумительное, чего мне наотрез не захотелось. Зато мы славно пожелали друг другу доброго утра, А как спалось, старичок? А ничего себе. А я полночи зубом, понимаешь, промучился, а в аптечке конь не валялся, у тебя что-нибудь имеется, или ты медикаменты тоже употребляешь? Ну, зачем ты так, старичок, зачем сразу — употребляешь… конечно, есть, анальгин, там, или трамадол, конечно. Хорошо, я тогда забегу после завтрака, лады? Н-нет, не надо, я лучше тебе сам. Да мне нетрудно зайти, старичок. Нет, ст-тарик, не надо, не надо, я сам тебе, мне тоже нетрудно, если хочешь, я прямо сейчас сбегаю. Да нет, спасибо, сиди, кушай, успеется…
В общем, ничего не вышло у меня с Семой. И признаться, все мои маневры мне уже надоели. Не хотят по-хорошему, придумаю им какой-нибудь героический поступок. Но пока — последняя попытка.
Я положил ладонь на плечо Юноши Бледного. Твердое плечо, крепкое, по субтильному, хрупкому общему виду Юноши и не догадаешься.
— Дружище, извините сердечно, позвольте солонку на пару секунд.
Произошедшее следом иначе как неадекватной реакцией не назовешь. Юноша дернулся, будто я по меньшей мере выстрелил у него над ухом. Твердое плечо совсем окаменело. Голова по уши вжалась в плечи и только потом неловко повернулась ко мне вполоборота.
— Пожа… — Он слабо трепыхнулся под моей рукой, как придавленный червь.
— Э… я, может быть, что-то не то?.. Мне соль, разрешите?
Я сделал движение. Лучше бы я его не делал. Юноша подскочил, как ужаленный, опрокинул стул, шарахнулся, побелел совершенно до зелени, и вдруг глаза его закатились, он вцепился в воротник и рухнул. Моментально возникли визг и суета.
— Что, что с ним?
— Ворот, ворот ему…
— Да воздуху дайте, расступитесь же!
— Зачем же вы так, почтеннейший?..
— Он дышит, сердце бьется?
— Дышит, дышит. Ну, ты даешь, Игореха…
С дурацкой ряженкой в руке я стоял столбом в абсолютном недоумении. Покамест, едва я начинал переходить к мало-мальски активным действиям, непременно приключались катаклизмы. Не вписывался я в компанию обитателей Крольчатника.
Хлебнув из кружки, я вдруг увидел, что Ларис Иванна преспокойно вернулась на свое место и в дальнейшей суете участия не принимает. Сидит себе спокойно и кушает, облизывая розовым язычком пухлые губы. А ведь обморок у Юноши самый натуральный. И я, кажется, знаю отчего. За то мгновение, что мы смотрели в глаза друг другу, я заметил, как у Бледного стремительно поехали вширь зрачки. Такое может проистекать либо от жуткой резкой боли, либо от моментального испуга, смертельного ужаса. Легчайшим прикосновением я так больно сделать не мог. По-моему, так. Выходит, Юноша Бледный, с которым я в Крольчатнике был не ближе, чем с буряточкой-страшилочкой Наташей Нашей, перепугался меня до потери сознания? Выходит, так. И выходит, что если теперь я кое-что знаю о нем, что он скрывает или, по крайней мере, не афиширует, то и он знает (или думает, что знает) обо мне нечто, заставившее его грохнуться без чувств, едва я очутился непосредственно рядом. Так или не так? Или я запутался в «я знаю, что ты знаешь, что я знаю»?
По-моему, так сказал Винни-Пух.
Я еще отхлебнул ряженки. Она была свежая, вкусная. Попалась посторонняя крошка, я машинально раскусил ее, сморщился от кислого ожога, выплюнул. На моей подставленной ладони лежал мертвый крылатый муравей.
Как я бежал! Так бежал, что проскочил ответвление тропинки, ведущей к Ксюхиному домику. Чуть не покатился в заросли гигантской крапивы. И все равно опоздал.
Она уже вышла, направляясь в столовую, и лежала теперь в десятке шагов от крыльца, почти совершенно скрытая черно-слюдяной шевелящейся массой. У меня свело спазмом желудок.
— Веником, — послышался слабый голос, — стряхнуть. Не дави только…
Я стал рвать, что попадалось под руку, обмахивать и отряхивать с нее пуком веток и травы крылатых муравьев, которые почти все вновь поднимались в воздух. Мы очутились в облаке из летучих тварей. Они лезли в глаза, ноздри, путались в волосах. Ксюха со стоном поднялась на четвереньки, я сейчас же обхватил ее поперек талии.
— В дом! Да иди же!
— Ключ… кармашке… — пролепетала она.
— Да е!.. От кого запираетесь, мудаки?!
Душ — действительно, внутри все стандартно — смыл с нас последних насекомых. Ксюху тотчас начало выворачивать. Думая, что это результат отравления муравьиной кислотой, я судорожно соображал: бежать за помощью? К кому? За лекарством? Какое лекарство? Противоядие? Ага, кислота нейтрализуется щелочью. Хотя бы с кожи смыть. А самая близкая щелочь… но как же?.. Ничего, не обидится, не тот момент. Рванул застежку джинсов.
— Что ты собираешься делать? — спросила она неожиданно спокойно.
— Давай-давай, не до церемоний.
— Ах, вон ты что. Ничего не надо. Я в порядке, посмотри.
Кисти и предплечья у нее были в белых бугорках вздутий. Что она, в самом деле… Я нетерпеливо стряхнул ее руку.
— Ты на лицо посмотри. Видишь — чистое. Ты меня крапивой отхлестал.
Я взглянул на свои руки, на полурасстегнутые джинсы. Становилось нелепо и стыдно. Но черт возьми!..
— Черт возьми, тогда что это было такое? Еще одна из твоих штучек? Откуда муравьи? Почему с крыльями? Почему такое нашествие? Именно на тебя? Они нападали?
— У муравьев сейчас самый срок брачного полета.
Она стащила через голову мокрое платье, белье.
— Не ходи за мной. На! — кинула из-за двери большое полотенце.
Угу, не ходи. В баню я пришел. Помоюсь — и налево кругом. Из там бур а-прихожей две двери с матовым стеклами вели в то, что у меня называлось спальней и кабинетом. Тень за одной дверью гибко вздымала руки, вдеваясь в новое платье. Я потянулся ко второй двери.
А тут, как и у меня, просто спальня. Женская, разумеется. Трюмо, пузырьки-флакончики-коро бочки, прозрачно-розовый лифчик в уголке тахты на покрывале, старая большая кукла, тряпичная, со смытым лицом и без прически, лысая. Больше ничего не успел увидеть.
— Переодеваться будешь? — Ксюха одной рукой выволокла мои восемьдесят любопытных килограммов в тамбурок и захлопнула перед носом стеклянную дверь. — Могу дать сухие джинсы и майку.
— До дому — не дальний свет, — пробурчал я смущенно. — Извини.
— Тебе показывали твое досье? — спросила она, когда мы вышли и она тщательно заперла домик. — Под каким девизом ты у них проходишь?
Вокруг еще вились отдельные черные точки, но их было несравнимо меньше. И они улетали. Я думал.
