закутанная в черное покрывало. Она старалась не выделяться из толпы и в то же время, по-видимому, боялась быть узнанной, появлялась то тут, то там, отставала от одних, присоединялась к другим, пока не оказалась около порта, на пустынной уличке, застроенной складами. Здесь незнакомка замедлила шаг, пропустила вперед несколько запоздалых граждан и исчезла между слепыми стенами торговых складов, сейчас пустовавших, так как торговли не было с начала войны.
Если бы патрули, которые вскоре появились здесь, более внимательно заглядывали во все темные закоулки, то они могли бы последовать путем неизвестной особы через узкий дворик, заваленный кучами ломаной черепицы.
Это был склад, принадлежащий Гориону, старшине торговцев строительными материалами. Горион в дружеской беседе за чашей вина очень сетовал на то, что город не растет, строительных работ мало и целый склад заморской черепицы, на которую он потратил деньги, служит прибежищем для бродячих собак, поскольку нет покупателей. Сам Горион почти не заглядывал сюда.
Женщина в черном ощупью проскользнула среди штабелей черепицы и оказалась у входа в подвал, загороженного какими-то досками. Она задержалась на миг, прислушалась и юркнула за доски, там нащупала дверь и стукнула в нее кулаком. Через короткое время изнутри послышался осторожный ответный стук. Женщина ответила кашлем. Дверца открылась с легким скрипом.
В подвале царил полумрак. В дальнем углу слабо желтело приспущенное пламя светильника. На сыром земляном полу среди разного хлама стояла трехногая жаровня, на которой тускло рдела груда горячих углей, иногда вспыхивавших голубыми огоньками.
Около жаровни стоял приземистый человек, раздетый до пояса. С его круглой, коротко остриженной головы стекала вода. Бусинки холодных капель дрожали на мохнатых бровях и таяли в глубоких бороздах некрасивого, но выразительного, энергичного лица. Напрягая крепкие мышцы, человек с кряхтением выкручивал мокрую рубаху.
Дверь открыла согбенная старуха, в которой можно было узнать ту вещунью, что днем пугала херсонесцев на площади недобрыми словами.
Не сказав ничего вошедшей незнакомке, старуха повернулась к мужчине и подала ему наполненный ритон.
– На, обогрейся, – проскрипела она.
– Вот это кстати, у меня зуб на зуб не попадает!
Мужчина залпом выпил вино и облизал губы.
– Хорошо, да мало! Я застыл до самого сердца. Мне пришлось больше часа просидеть по горло в воде, пока сторожевой корабль прошел мимо. Греки освещают море тем, что жгут в плошках земляное масло. Шесть кораблей закрывают вход в гавань… Скоро будет невозможно пробраться в город!
Не смущаясь присутствием двух женщин, мужчина продолжал заниматься своим туалетом. Оставшись совсем голым, он подпрыгнул на крепких кривых ногах и, взяв из рук старухи плащ, завернулся в него с видимым наслаждением.
– Привет тебе, Ханак! – кивнул он головой таинственной гостье. – Проходи, садись к огню. Я хотя и продрог, но готов слушать твои новости. А слушая, займусь вот этим.
В его руках оказалась глиняная миска с накрошенным луком и лепешка.
– Палак не забыл своих обещаний? – спросил по-скифски раб Дамасикла, откидывая за спину черный капюшон. Он и теперь был похож на прекрасную лицом и стройную телом женщину, достойную стать жрицей Афродиты Урании.
– О!.. Палак никогда не забывает данного слова!.. А о тебе он спрашивает чаще, чем о ком-либо другом!
Глаза юноши сверкнули.
– Царь говорил, – продолжал мужчина, не переставая есть, – что Ханак, этот прекрасный юноша, рожден быть свободным и заслуживает многого!.. Дай, Соза, еще лепешку!.. Да, Палак так и говорил! Как только Херсонес падет, ты будешь свободен, как птица, и награжден по-царски!.. Ты будешь выезжать на охоту в свите царя на добром коне и пировать вместе с царскими воинами как равный!.. Может, и знатным станешь!
Дикий восторг отразился на лице молодого раба. Он вскочил и начал сбрасывать с себя покрывало, словно задыхаясь.
– О Вастак! – с жаром воскликнул он. – Если ты говоришь правду, пусть все боги, греческие и скифские, служат тебе! Свобода, богатство, почет! Эти три слова ослепляют меня, как три солнца! Они жгут меня!.. Вастак, я хочу быть свободным, хочу быть человеком, а не игрушкой в руках грека! Когда я думаю, что я всего лишь раб, что меня считают вещью Дамасикла, мне не хочется больше жить! О глупый «гелонский пес», этот рыжий Будин! Он считает меня мальчиком, ничего не понимающим. Я был таким, пока не встретился с тобою, Вастак. Ты открыл мне глаза на многое. Теперь я стал мужчиной, у меня есть свои желания. Скажи Палаку, что я выполню все, что он прикажет, но пусть и он выполнит свое царское обещание – вырвет меня из рабства и наградит. Я хорошо знаю, что свободный бедняк мало чем разнится от раба. Я хочу не только свободы, но и богатства!
Последние слова вызвали в острых глазах Вастака насмешливые вспышки. Его лицо чуть скривилось, отразив не то презрение к говорившему, не то душевную горечь. Ханак этого не заметил.
– Хорошо, хорошо, мой мальчик, успокойся, хотя твоя горячность мне нравится. Я передам царю твои слова. Недолго ждать тебе свободы и… царской награды.
Вастак вздохнул и нахмурился в мрачном раздумье. Медленно поднял глаза на молодого раба. Его взгляд стал жестким и чужим.
– О Ханак, – глухо произнес он, – тебя слепят три солнца – свобода, богатство и почет! Тебя, раба, манят наслаждения, роскошь. Ты и сейчас живешь среди роскоши, она отравила тебя. А меня слепит другое солнце. Оно больше и горячее, чем твои три. Это ненависть моя, которой ты не поймешь. Это злость моя.
Ханак испуганно смотрел на лазутчика. Тот не смог удержать в душе пламени своих чувств. Сжал кулаки, оскалился в гневе, лицо его страшно исказилось, почернело.
