принести тебе, кроме моего позора? Поэтому я и не хотела встречаться с тобою!
– Олтак – враг мой! – нахмурился Савмак. – Но не о нем сейчас я хочу говорить… а о тебе… Ты была рабой – теперь ты опять свободна! Ибо среди нас нет рабов! Ты бедно одета – тебя оденут богато, и, если захочешь покинуть Боспор, уехать в далекий город, ты сделаешь это! После тех услуг, которые ты оказала восставшим рабам, ты получишь в награду все богатства, что потеряла! Я пришлю к тебе людей, они сделают все, что надо… Прости!.. Увидев тебя – я родился вновь, ухожу от тебя стариком… Разве могу я, сатавк и вожак рабов, думать о тебе! Моя судьба здесь, среди повстанцев. Твоя – среди знатных и богатых. Каждый из нас получит свое! Прощай!
Он повернулся и направился к выходу. Но когда его рука опустилась на ручку двери, он услыхал ее голос, полный мягкости и упрека:
– Савмак! Предупредить тебя о кознях врагов могли бы и те рабы, что бежали из Фанагории. Зачем было мне возвращаться сюда запятнанной позором, если бы я не хотела еще раз увидеть тебя! Последний раз, ибо – нужна ли я тебе? Ты – царь, а я грязная рабыня.
Он обернулся к ней и застыл в этой позе. Гликерия стояла на том же месте, но совсем другая, не гордая и не суровая. Какая – он не сумел бы сказать, но именно о такой он мог лишь мечтать. Ведь он не знал женщин, не испытал любви и женских ласк. Сейчас же сердцем почувствовал, что счастье, о котором он думал с такой опаской, смущением, даже страхом, не только возможно, оно пришло.
Грозная рать, скрипя доспехами, садилась на коней и становилась по сотням. Улицы до самых западных ворот были заняты конными отрядами. На рыночной площади десятки людей увязывали смоляными веревками тяжелые возы, запрягали медлительных быков, криками и ударами хворостин заставляли быстрее поворачиваться грузных животных.
С пантикапейского холма было хорошо видно, как колеблются бесчисленные копья, – это означало, что часть рабских войск отправляется в поход.
В трапезном зале дворца необычно весело и оживленно. По коридорам бегут люди, воины входят, задевая мечами колонны, и выходят, обсуждая между собою предстоящий путь.
Бунак сбился с ног, стараясь угостить как можно богаче царя с его подругой и отъезжающих друзей – Фарзоя, Таная и Пифодора. По удивительному капризу богов, Фарзой вторично возвращался на родину, пройдя через плен и унижение, но не бедным скитальцем или освобожденным рабом, а всевластным воеводой, имея за спиной многолюдную свиту, несколько сотен панцирных всадников и огромный обоз с сильной охраной. Ехал он в Скифию как царский военачальник и родовой князь, призванный народом к себе на родину для борьбы с врагом.
Словно помолодевший, с сияющими глазами и веселой улыбкой на гладко выбритом лице, сидел Фарзой около могучего Савмака. Последний в одной руке держал электровый кубок, а другую положил на плечо князя. Рядом стоял родосец, скаля белые зубы, как всегда полный задора и внутренней приподнятости.
– Любят тебя, князь, верхние боги! – ликующим полушепотом говорил он перед этим Фарзою. – Поэтому дают тебе разные испытания. О, боги даже любимцам своим не дают ничего даром. Видно, и сейчас хотели они испытать тебя, закалить в огне лишений, а потом возвысить!
Родосец, как и князь, был одет в походные доспехи, только шлем держал в левой руке. Кругом радостно переговаривались «ястребы» и танаевцы, счастливые тем, что возвращаются домой с богатыми подарками, а главное – со своими главарями. Особенно их восхищал вид панцирного войска, ряды которого можно было разглядеть отсюда через окно.
– А не боишься, Пифодор, что тебя поймают люди Гориопифа или Дуланака? – лукаво спросил Бунак, наливая чаши.
Пифодор усмехнулся и, прищурившись, повернул лицо к Бунаку:
– Когда мы будем близ Неаполя, мой новый быстроходный корабль «Арголида», что достался мне от Диофанта, как ты хорошо знаешь, уже будет подходить к западным портам. Попутно он зайдет в Харакс и высадит там тавров, так как Агамару пора домой… Так вот, корабль будет готов в любой день принять нас на свой борт. А на корабле все есть, даже вина! А какие!.. П-фе!
Грек закрыл глаза и изобразил на лице что-то сладкое.
Фарзой в изумлении повернулся к пройдохе, дивясь делам и замыслам этого неугомонного человека, и произнес:
– Скажи, Пифодор: зачем ты увязался с нами, когда имеешь корабль и шайку головорезов? Плавал бы с ними!
Черные как уголь глаза грека стали лукавыми.
– Лишь слабый головою человек ложится спать, получив в свое пользование соломенную подстилку, – сказал он, подняв палец с видом мудреца. – Кто перестает стремиться к большему – тот рискует потерять все! Кроме того, я предан царю и тебе, князь, и дал обет богам служить тому и другому до издыхания верой и правдой!
– Это хорошо, – назидательно кивнул головой Бунак, – так и следует!
– Это не все, – продолжал болтливый грек. – Я хорошо разобрался в звездах с помощью одного умного человека. И теперь хочу все силы положить на то, чтобы предсказанное князю Фарзою сбылось!
– Гм… – отозвался заинтересованный Савмак, выслушав грека с наивным выражением на лице. – Ты всем гадаешь на счастье?
– Государь, – быстро нашелся Пифодор, – на твое счастье гадать не надо, ибо оно – сбылось!.. Твоя звезда поднялась так высоко, что спустя века люди будут помнить о тебе! Уже сейчас, когда ты сидишь за чашей вина, твоя слава летит, как птица, все дальше и дальше!
Грек взял со стола кубок и, сделав два шага, опустился на одно колено справа от царского места, где сидела задумчивая Гликерия. Она с рассеянной полуулыбкой на бледном лице слушала и смотрела, перебирая розовыми пальцами кисти белого покрывала, накинутого на плечи. Никаких украшений не было в ее золотых волосах. Простой безрукавный хитон падал на пол темно-красными складками.
– А счастье твое, – вскричал Пифодор, поднимая кубок, – с тобой! Держи его крепче! Вот так, как это изображено на стене!
Все обратили взоры в ту сторону, куда указывал грек. На стене была изображена колесница,
