запряженная размалеванными конями. В колеснице стояли, крепко обнявшись, влюбленные с венками на головах. В руках они держали фиалы с вином. Даже мрачный Мирак, молчавший до этого, заинтересовался.
– Это кто такие? – спросил он, ставя на стол чашу.
– Это, – ответил Пифодор с напыщенным видом, – Зариадр, нашедший свою Одатиду!
– Зариадр и Одатида?.. Кто были эти люди?
– Я расскажу историю влюбленных, – громко предложил Бунак, – если царь разрешит.
– Расскажи, – кивнул головой Савмак, – только покороче!
Бунак поставил на стол большой кувшин с вином и, отойдя к стене, откашлялся, сложил руки на животе и поднял глаза. Все рассмеялись.
– Эта история, – начал он тоном сказителя, – известна многим по ту сторону Танаиса, именуемого сколотами рекою Сином, а аланами названного Доном, что означает «вода». Так вот, в давние времена брат индийского царя Гистаспа Зариадр был сатрапом области, что располагается выше Каспийских ворот. Зариадр был молод и красив. Он увидел во сне дочь сарматского царя Омарта и полюбил ее по сновидению. Боги сделали так, что и Одатида увидела во сне Зариадра и тоже полюбила его. Но Омарт отказал в сватовстве Зариадру, так как сам не имел мужского потомства и хотел выдать свою единственную дочь за кого-нибудь из своих, в надежде иметь внука-наследника. Царь устроил пир, на котором Одатида должна была подойти с чашей вина к тому, кого решила выбрать себе в мужья. Но царевна не желала никого, и томилась любовью к Зариадру. Это была любовь, навеянная волею богов, и противиться ей – свыше сил человеческих. Зариадр, предчувствуя недоброе, выехал тайно из своей ставки, проскакал единым духом восемьсот стадий и прибыл в лагерь царя Омарта переодетый в сарматское платье. Он проник в шатер, где увидел Одатиду плачущей над посудным столом. Она приготовляла вино в бокале. Подойдя, он сказал тихо: «Вот я, тот Зариадр, которого ты хотела видеть!» Она сразу узнала в нем того, кого полюбила по сновидению. Обрадованная царевна отдала дорогому гостю приготовленное вино, он выпил его и стал ее избранником. Влюбленные тайно покинули лагерь Омарта и бежали в город Зариадра…
Бунак передохнул и протянул руку по направлению к стене.
– Это они изображены здесь, – закончил он. – Они любили друг друга и были счастливы до глубокой старости. Омарт вскоре примирился с зятем и был ему другом… эту легенду рассказывают везде в степях Сарматии, любят ее. А имя царевны Одатиды часто дают своим дочерям как богатые, так и бедные.
Рассказчик умолк. Все некоторое время сидели в раздумье.
– Да, это красивая история, – негромко промолвила Гликерия, – я слыхала ее еще в детстве. Одатида была счастлива с Зариадром долгие годы. Но ведь они были детьми царей, а не победившими рабами. Для них счастье было уделом всей жизни.
Спохватившись, она покраснела, замолчала, взглянув на Савмака. Ей показалось, что какая-то тень прошла по его лицу. Бунак заметил неловкость и загремел посудой.
– Не всегда царям по рождению суждены лишь счастье да радости, – заметил Пифодор. – Царь Палак был бездетен, чем очень терзался, а потом был разбит Диофантом и погиб в степях. А царь Перисад не имел счастья ни в браке, ни в царствовании. По-моему, тот царь счастлив, который силен, которого боги любят…
– Верно, верно! – весело отозвались все.
– И за которым народ идет! – добавил Бунак – А по такому случаю я налью сейчас всем лучшего вина. Выпейте перед походом за здоровье и благополучие царе нашего Савмака и…
Шут торжественно указал на подругу Савмака и добавил медленно:
– …и царицы Гликерии!
Гликерия опять покраснела, закусила губу, стараясь сдержать волнение. В испуге она обвела глазами гостей и взглянула на Савмака в недоумении. Но тому понравилось предложение кравчего, он поднял кубок:
– Согласен! Только надо выпить не за одних царя и царицу, но и за всех друзей-соратников, что кровь свою пролили за вольную жизнь, вырвались из эллинского рабства! Ибо – если я и согласился быть царем, то лишь царем освобожденных рабов!
Глава вторая.
У ворот Неаполя
1
Севернее скифской столицы Неаполя раскинулись засушливые степи, уже тронутые желтизной под палящим солнцем. Где-то горели травы, и дымная мгла заволокла небо. В синем сухом тумане утонули степные дали, и словно призраки, еле маячат ближние курганы, мелькают спугнутые табунки диких коней и сайгаков.
На курган птицами взмывают три всадника-скифа на потных, тяжко дышащих конях и, щуря глаза, всматриваются в даль.
– Это не только дым степного пала, что ослушники с умыслом пустили, чтобы нам глаза застелило, – спокойно замечает старший воин, стаскивая с головы войлочный колпак и обтирая им мокрый лоб, – тут и пыли не меньше. Смотри, как вихорь крутит! – И он указал на серый воздушный столб, увлекающий на большую высоту желтоватую пыль, примятую полынь и легкие шары перекати-поля, неутомимого степного гонца, вестника засухи и зноя.
– Они были здесь, – сказал другой. – Посмотри, вон справа стервятники кружат. Там падло, не иначе как мятежниками брошено!
– А ну! – махнул плетью первый, надев на голову вывернутый наизнанку колпак.
Всадники, не разбирая дороги, помчались вниз с кургана. Конь третьего споткнулся и рухнул на песчаный грунт, подпруга лопнула, и деревянное седло отлетело в сторону вместе со всадником. Последний со стоном плюхнулся в песчаную осыпь и на мгновение исчез в мутных волнах пыли.
