верх остался вверху, а низ — внизу. А если он поскользнется и упадет? Это легко может случиться на шоссе, идущем вдоль Мааса: оно превратилось в ледяной каток. Кроме того, у Сиври придется пересечь реку, пройти длинный деревянный понтонный мост, точнее выражаясь мост, лежащий на лодках; там тоже очень скользко. Но что за беда, только бы согреть руки, почувствовать себя свободным. В пути, пока он дойдет от сержанта Баркопа до обер-фейерверкера Кнаппе, он хочет быть штатским человеком. Прекрасная вещь одиночество; прогулки и мечты — вот и все, что нужно человеку.
Мысли Бертина перебегают с одного предмета на другой. Дорога идет вдоль Мааса, идиллической реки, окаймленной лесом и кустарником и покрытой льдом. С другого берега время от времени доносится резкий металлический звук артиллерийского выстрела или разрыва — оба звука идут издалека. Самое примечательное на левом берегу — это «высота 304» и «мертвый человек»; там, наверху, французы и немцы пока только караулят друг друга, перекидываясь ручными гранатами. Зато, как недавно с?ало известно, французы усердно обстреливают Романь — тамошний вокзал, который мешает им. Все равно. Романь маячит где-то позади. Там мы могли еще кое-что купить: искусственное сало или шоколад. Мы— нас около тридцати человек, — мы голодаем, конечно как и вся армия. Нели где-либо по дороге в Этрс передки полевых орудии попадают под обстрел и вокруг падают лошади, то пехотинцы и саперы из всех окопов в окрестности, артиллеристы и люди из рабочих команд бросаются на еще теплые трупы лошадей, срезают ножами тощее мясо, ликуя тащат его в ведрах и котелках к маленьким железным печуркам и начинают «жарить и шкварить» излюбленные блюда. Но это пустяк по сравнению с тем, что происходит в роте по ту сторону Этро, где ему пришлось побывать: все обитатели большого барака лакомятся еще худшим жареным мясом запретного происхождения. Там, внизу, в полутора километра^ от позиций, расположена живодерня, из которой целыми днями доносится страшный смрад. Павшие лошади с раздутыми животами, которые давно уже валяются в окрестностях, сжигаются здесь, и эти остатки идут на удобрение или перерабатываются в клей, смазочные масла, кожи. Их мясо запрещено есть. Но подите же — его едят! Во- первых, потому, что услужливый мороз сохраняет его свежим, — а кроме того, землекопы считают, что отравление мясом и мучения в госпитале приятнее, чем такая жизнь. Вот почему давно разрушены и узы товарищества: тот, кто еще получает продовольственную посылочку, хорошо делает, если сразу съедает все, иначе он не найдет после работы ничего ни в вещевом мешке, ни в кровати, ни в ином' месте, куда он спрятал съестное. Да, такова теперь жизнь; но нужно держаться. Теперь уже недолго.
Тем временем произошло чудо: судя по донесениям, в России не только надвигается кризис, — там разразился крах. Удары, нанесенные немцам, не преминули оказать свое действие. Народ не желает больше терпеть, он выдвигает демократические требования. А это — начало конца: Правда, пессимисты вроде Галецинского, резонеры вроде Лебейдэ, робкие заики, как добряк Паль, — все они утверждают, что как раз теперь военные миссии французов, англичан, японцев воспользуются* этим и еще раз зажгут пожар войны. Но русские не будут такими дураками; как-нибудь они уж отделаются от союзников и бросят оружие. Нет, к пасхе мы все будем дома, а если не к пасхе, то к троице. Поэтому и улыбается Бертин, с трудом пробираясь по замерзшей кромке разбухшей придорожной грязи.
Вот Маас. У Бертина сильное искушение пересечь реку по льду и избежать обходной, дороги по хМосту. Можно бы превосходно скользить по льду на гвоздях сапог. Да, да, думает он, где же молодой Гете, где друг его Клопшток? Не хотят ли и они привинтить коньки, восторженно и бурно нестись между ольшаником и полями, сочиняя стихи, воспевая катанье на льду? То-то удивились бы французы, если бы кто-нибудь, вычерчивая на льду широкие дуги, с божественной дерзостью примчался в Верден! У них, несомненно, хватило бы рыцарства разрешить ему безнаказанно проделывать петли, достойные голландских конькобежцев.
Он храбро идет берегом реки к деревянному мосту и затем по самому мосту в совершенно иную зону, все время вдоль перил, пока не попадает на другой берег — на территорию другого командования.
После ликвидации парка в Штейнбергквеле обер-фейерверкер Кнаппе живет в бараке, в лощине, покрытой голыми кустами и деревьями; он ведает снарядами для полевых орудий. Когда Бертин как ни в чем не бывало передает ему для исследования две опасные штуки, Кнаппе от удивления широко открывает глаза и тихо спрашивает, не спятил ли Бертин с ума; затем осторожно уносит их в лабораторную палатку, расположенную в стороне от сна^ рядов, приказав Бертину подождать где-либо полчаса* Бертин мечтает о тепле и горячем кофе; наверно, он полу-, пит то и другое у артиллеристов, помощников Кнаппе. Всю жизнь маленький Кнаппе отличался худобой, однако никогда еще не было у него таких впалых щек; его козлиная бородка сильно отросла. Голодают и здесь, мелькает в голове у Бертина. Скажите на милость!
Но Кнаппе худеет по совершенно другим причинам: от любви к отечеству, от отчаяний. Превосходный конструктор, он спроектировал по картинкам из журналов один из тех танков-вездеходов на гусеничном ходу, которые в последнее время ввела у себя Антанта. Он препроводил свои проекты верховному командованию армии и получил от него через полковника Штейна соболезнующе иронический ответ: пусть враги спокойно производят такого рода игрушки, пусть залезают в эти железные мусорные ящики, попутно заготовив для себя и гробы, а ему, обер-фейерверкеру Кнаппе, надлежит знать свое дело, предоставив все остальное верховному командованию. Вот что мучает Кнаппе. Он лишился аппетита, плохо спит, потерял интерес к шахматам. Чем только все это кончится?!
Через полчаса, обогревшись, Бертин является к Кнаппе. Ручная граната исчезла, но трубку Кнаппе передает ему кончиками пальцев.
— Вот, киньте это в воду с моста. Но смотрите, чтобы она не перевернулась, иначе вы в этой жизни завтракали в последний раз.
Отрезвленный строгим тоном и суровым взглядом низенького человека с козлиной бородкой, Бертин быстро улетучивается. На мосту он выполняет поручение, но как только вода покрывает эту чортову штуку, он уносится мыслями далеко отсюда. Артиллеристы, хорошо знающие местность, поделились с ним сведениями, важность которых они себе не представляют. Там, на высотах га Вилон-Ост, находится еще не совсем разрушенная деревня! Как она называется? Данву. У самого края ее, повыше полотна железной дороги, где команда Баркопа разгружает и наполняет вагоны, видны еще с Мааса бараки — это большой полевой госпиталь Данву. Значит, там,' совсем по соседству, живет Эбергард Кройзинг! Надо пойти туда, повидать его, пожать руку, посмотреть, что удалось ему унести в целости, не искромсанным, из мрака
декабрьской битвы. После того как три дня назад нестроевой Паль с заражением крови в распухшей ноге был отправлен в тот же госпиталь, есть и благовидный предлог, который избавит Бертина от расспросов начальства. Встречу с Кройзингом легко будет согласовать с требованиями службы, этому Эбергард всегда придавал такое большое значение. Чудесный день, чудесная прогулка, так кстати подвернувшаяся ручная граната, прекрасный кофе у артиллеристов!
Сражение под Верденом дано и проиграно, но никто не говорит об этом. В германских донесениях подтасованы факты; придумана версия «войны на истощение»; действительность заменена вымыслом — и большие дети поверили сказке. Сырье, запасы необходимейших продуктов — все было растянуто на возможно больший срок, разбавлено, смешано с суррогатами. Но если всего этого было достаточно для зимы второго года войны, то для третьей зимы этого не хватило. Слишком мало масла, мяса, а главное хлеба, хотя его «дополняют» отрубями и картофелем; мало бобовых растений и свежей зелени, совершенно отсутствует сало, почти нет яиц; даже из-за границы не поставляют уже вермишели, пшена, овсянки или манной крупы. Вышли все запасы кожи, полотна, шерсти. Лишь по карточкам можно еще получить одежду, в которой заменители пряжи играют главную роль. Когда фрукты и сахар исчезли с фабрик, изготовлявших повидло, появились плакаты, в которых детям предлагалось собирать зерна плодов для получения масла; с той же целью разводили подсолнечник, отжимали буковые желуди и льняное семя. Шерсть для штопанья чулок, нитки для починки рубах стали бесценным благом, за которым постоянно охотились растерянные хозяйки. Точно так же растительные выжимки и химические смеси в банках и трубочках заменяли пищевые продукты, а бумага во всех видах — настоящие одежные ткани, шпагат, мешки, шнурки для ботинок. Газеты и поваренные книги честно бились над рецептами, чтобы волшебством создать из безвкусных смесей питательные блюда, которые в конечном счете опять сводились к картофелю, кормовой свекле и соленой воде. Без витаминов, без углеводов, без белков; но не терять работоспособности! — проповедовали физиологи и медики, чтобы обеспечить победный конец давно проигранной войны. Победить какой бы то
