броневик с хрустом и лязгом раздавил парочку оборонительных роботов. Затем, провалившись в ход сообщения, он накренился, потерял скорость и принялся раскачиваться вперед-назад в попытке выбраться из ловушки. Из-под гусениц во все стороны летели куски размолотых брустверов. Под рев двигателя солдаты, укрывшиеся в траншее, бросились наутек.
Должно быть, от удара головой о рамку прицела рассудок Карева слегка помутился. Иначе чем объяснить тот факт, что сразу после того, как система контроля разблокировала оружие, он опустил ствол и с криками: «Получай, сволочь!» принялся поливать темноту беспорядочными очередями из автоматической пушки?
Трассирующие снаряды веером унеслись в ночь. Вспыхнула крыша учебного центра, в клочья разлетелся рекламный щит с изображением бравой пехоты, повсюду в местах попаданий в воздух взметнулись султаны дыма и обрывки колючей проволоки. И тогда, потеряв последнюю связь с реальностью, часовые на вышках — те из них, у кого еще остались патроны — немедленно переключились на новую цель и обрушили ливень огня на гусеничный агрегат неустановленного образца, который ворочался вокруг командного пункта и размалывал в труху центральное оборонительное кольцо лагеря.
Уже через минуту злополучный «Бульдог» представлял собой ужасное зрелище. Пыльные тряпки и остатки строительных конструкций, опутавшие бронетранспортер, занялись чадным огнем; во все стороны с искрами разлетались сегменты активной брони, взрывающиеся под ударами крупнокалиберных пуль, а из поврежденных трубопроводов хлестала пожарная пена, уродовавшая и без того черт знает на что похожий силуэт машины.
— Да они тут повсюду! — вопил Карев, не прекращая, впрочем, отвечать на огонь наиболее активных пулеметчиков, чьи очереди сбили с башни перепутанные остатки палаток и так кстати открыли обзор датчикам наведения.
В этот миг раздался громкий щелчок, посыпались искры, и в воздухе повис низкий вибрирующий аккорд басовой струны. В сквозной пробоине над головой ошеломленного наводчика зашипела быстротвердеющая ремонтная пена. Еще одна пуля прошила борт за спиной Бранда и с оглушительным звоном срикошетировала от поручня в десантном отделении. На приборной панели зажглось сразу несколько тревожных сигналов. Броня машины исчерпала ресурсы защиты.
— Нас сейчас поджарят! — крикнул Карев, на мгновение обернувшись к водителю. Он напрочь забыл про вживленное переговорное устройство и теперь орал, стараясь перекричать рев двигателя и грохот, который производили сотни бивших в броню пуль. — Дави на газ!
Бранд обернулся и кивнул. Его перекошенное от страха потное лицо, на котором играли красные блики, было лицом зомби.
Вздымая фонтаны щебня и обломков бетона, горящая машина промчалась вдоль траншеи, превратила в хлам замешкавшегося механического часового, потом с ревом вздыбилась, вскарабкалась на бруствер и, наконец, вырвалась на оперативный простор. Сея хаос и панику, израненный «Бульдог» рванул в сторону жилой зоны, сметая по пути уцелевшие палатки, заборы и душевые кабинки.
Все это время капрал Краснов, завывая и улюлюкая, точно индейский шаман на церемонии пейотля, мчался следом за удиравшим врагом, поджигая все, что попадалось по пути, и навскидку паля по всем предметам, которые, как ему казалось, представляли опасность. То есть по всему, что шевелилось, издавало звуки или просто торчало из земли. Не забывая, впрочем, отправлять заряды вслед ревущей боевой машине.
Преследуя ее, он лихо перепрыгивал через траншеи, раздавленные солдатские койки и разбросанные ящики, а когда машина врезалась в стену офицерской столовой и исчезла, бесстрашно нырнул следом за ней в облако пыли и с диким воплем ворвался в полуразрушенный барак.
Что ему привиделось в припорошенных пылью кожаных диванах, в вазе из редкого костяного фарфора, в вымпеле Объединенных сил или в спортивных кубках, красовавшихся в шкафу красного дерева, не знал никто, включая самого Краснова. Но все перечисленное, как и многое другое, что уцелело после таранного удара броневика, показалось ему чем-то непривычным, а значит — опасным. Проявив недюжинную свирепость, голый капрал вдребезги разнес шкаф со спортивными трофеями, размолотил прикладом дорогую вазу с цветами, перевернул и распорол кресло командира батальона, а затем выбил дверь в кухню, где с дикими криками принялся расстреливать ни в чем не повинные котлы и шкафы с посудой, в то время как перепуганный повар-контрактник прятался в гардеробе, сжимая в руке топорик для разделки мяса. Глаза повара были закрыты, и даже когда заряд картечи проделал в стенке шкафа над его головой дыру, в которую можно было легко просунуть баскетбольный мяч, несчастный не переставал жмуриться, наивно полагая, что если он не видит чудовище, громящее кухню, то и чудовище не увидит его.
В довершение разгрома капрал бросил в морозильник для мяса осколочную гранату, перезарядил дробовик и, выбив оконную раму, исчез в ночи. Вскоре громоподобные выстрелы из его оружия доносились уже из спортзала, где Краснов палил по своим отражениям в настенных зеркалах. Истратив последние боеприпасы, он в качестве отвлекающего маневра выпустил струю огня в тренажер для отработки приемов рукопашного боя и в отсветах пожара бросился на поиски припрятанных на черный день патронов. Капрал был свято уверен, что этот решающий день, точнее, ночь, уже настал.
Прошло не меньше десяти минут после того, как Краснов убрался из столовой, прежде чем повар решился выбраться из шкафа. В темноте он поскользнулся на осколках посуды и шлепнулся в лужу разлитого масла, — лишь после этого он осознал, что остался в живых. Когда же в свете фонарика перед ним предстала картина ужасного разгрома, повар воздел руки и потряс кулаками в бессильной ярости.
Встреча бронированной машины с антеннами на крыше командного бункера не прошла бесследно: вживленные боевые системы, перестав получать указания из центра управления, перешли в автономный режим. Происходило это по-разному. Кто-то из бойцов получил рекомендации укрыться и ждать подкреплений, кто-то — удерживать позиции, а кое-кому и вовсе порекомендовали провести контратаку под прикрытием темноты и закрепиться в бункерах на внешнем периметре. Солдаты с бледными от страха лицами выползали из траншей и перебегали по направлению к проволочным заграждениям, беспорядочно паля в темноту. Им навстречу, также отстреливаясь от невидимого врага, ползли отступающие защитники периметра. Пули с треском вгрызались в мешки с песком. Головы солдат разрывались от противоречивых команд, изрыгаемых охрипшими сержантами. Эфир переполняли призывы о помощи и крики раненых.
Среди этого броуновского движения оставшиеся без управления механические часовые бросили стрельбу по опушке и переключились на извечных своих конкурентов — воздушных наблюдателей и корректировщиков. Небо осветилось бледными вспышками — и десятки маленьких механических птиц прекратили свое существование, осыпавшись вниз дождем невесомых осколков. Лишившись последнего преимущества — возможности ориентироваться в темноте, боевые системы защитников лагеря оказались не полезнее песка в пустыне. Сотни солдат одновременно превратились в слепых котят.
А в это время группа сержантов, возглавляемая Саниным, где бегом, а где ползком пыталась пробиться сквозь хаос к командному бункеру.
Где-то рядом простучала длинная очередь. Пули взметнули гравий дорожки и с визгом разлетелись от бетонной стены. Безоружные сержанты дружно бросились на землю.
— Эй, кто там! — крикнул Санин, узнавший звук армейского карабина. — Здесь свои!
Ему никто не ответил.
— Почему не стреляют минометы? — спросил юный сержант Грамс, которого, после двух литров крепкого коричневого портера, распирало желание поговорить. Необстрелянному сержанту все было в новинку — мечущиеся тени от осветительных ракет, заполошные крики, запах взрывчатки… В розовой дымке, окутавшей его мозги, все происходящее казалось военной игрой — таинственной и романтичной. Ах, эта непередаваемая неразбериха ночного боя…
— Они не знают, куда, — сквозь зубы ответил Санин. — Какая-то сволочь сбивает воздушных наблюдателей.
Он указал рукой в небо. Как раз в этот момент бледная вспышка, едва различимая на фоне осветительных ракет, возвестила о печальной судьбе еще одного летающего робота.
— Это автомехи, — заключил словоохотливый Грамс. — Страсть как не любят беспилотников.
