— Что-то вроде музыкальной спермы, — пояснил Аркадий, и снова все рассмеялись: на этот раз — даже Флинн.
Предполагалось, что песня распластана по земле в виде непрерывной цепочки куплетов: по куплету на каждую пару следов Предка, и каждый куплет создан из имен, которые он «рассеял» на ходу.
— Имя налево и имя направо?
— Да, — ответил Флинн.
Тут нужно было представить себе
— Первый толчок ребенка в животе матери, — сказал Флинн, — и отвечает этому моменту «духозачатия».
Будущая мать запоминает место, где это произошло, и мчится за старейшинами. Затем они изучают местность и устанавливают, какой Предок здесь проходил, и какие именно строки станут личной собственностью ребенка. Они отводят ему «место зачатия», которое совпадает с ближайшим природным ориентиром на песенной тропе. Они клеймят для него чурингу в хранилище чуринг…
Голос Флинна потонул в гуле самолета, пролетевшего совсем низко у нас над головами.
— Американец, — хмуро сказала Мэриан. — Они прилетают только по ночам.
Американцы построили станцию для сопровождения космических объектов в Пайн-Гэпе, на Макдоннелле. Подлетая к Алис, можно увидеть там огромный белый шар и целую кучу других сооружений. Похоже, никто в Австралии, даже премьер-министр, не знает, что там на самом деле творится. Никто не знает, какие цели у них в Пайн-Гэпе.
— Боже, как это все меня пугает. — Мэриан вздрогнула. — Лучше бы они убрались.
Пилот привел в действие аэродинамические тормоза, и самолет начал медленно снижаться над взлетно-посадочной полосой.
— Уберутся, — сказал Флинн. — Когда-нибудь им придется убраться.
Хозяин дома и его жена уже убрали со столов остатки еды и ушли спать. Я увидел, как с другого конца сада к нам идет Киддер.
— Ну, мне пора, — сообщил он всем нам. — Пора домой, составлять план полета.
Завтра утром он собирался лететь к Айерс-Року — по каким-то делам, касавшимся земельных исков.
— Передавай ему привет от меня, — саркастично сказал Флинн.
— До встречи, приятель. — Это Киддер обратился ко мне.
— До встречи, — отозвался я.
Его блестящий черный «лендкрузер» стоял на подъездной дорожке. Он включил фары, осветив всех людей, остававшихся в саду. Громко завел мотор и задом выехал на улицу.
— Большой Белый Вождь уехал! — прокомментировал Флинн.
— Придурок! — сказала Мэриан.
— Ты несправедлива, — возразил Аркадий. — В глубине души он неплохой парень.
— Я никогда так глубоко не забиралась.
Флинн тем временем наклонился над своей подругой и целовал ее, закрыв ей лицо и шею черными крыльями бороды.
Пора было уходить. Я поблагодарил Флинна. Он пожал мне руку. Я передал ему привет от отца Теренса.
— Как он поживает?
— Хорошо, — ответил я.
— По-прежнему в той лачужке?
— Да. Но говорит, что скоро оттуда уедет.
— Отец Теренс, — проговорил Флинн, — хороший человек.
13
Я уже почти уснул в своем номере мотеля, как вдруг раздался стук в дверь.
— Брю?
— Да.
— Это Брю.
— Я догадался.
— О!
Этот другой Брюс сидел рядом со мной в автобусе из Катерин. Он ехал из Дарвина, где он только что разошелся с женой. Он хотел устроиться где-нибудь дорожным рабочим. Он страшно тосковал по жене. У него было толстое брюхо, и он не блистал особым умом.
В Теннант-Крике он сказал мне: «Мы с тобой могли бы стать приятелями, Брю. Я бы тебя бульдозер водить научил». В другой раз, с еще большей теплотой, он сказал: «Ты пом не из нытиков, Брю». И вот теперь, глубоко за полночь, он стоял за моей дверью и звал меня:
— Брю?
— Что?
— Хочешь пойти куда-нибудь и нажраться?
— Нет.
— О!
— Может, найдем себе красоток, — не унимался он.
— Да неужели? — спросил я. — В такой-то час?
— Ты прав, Брю.
— Ступай спать, — сказал я.
— Ладно, спокойной ночи, Брю.
— Спокойной ночи!
— Брю?
— Ну, что тебе еще?
— Ничего, — ответил он и зашаркал по коридору, волоча резиновые шлепанцы по полу: шлеп… шлеп…
На улице, за моим окном, горел натриевый свет, а с тротуара доносилось чье-то пьяное бормотание. Я повернулся к стене и попытался уснуть, но у меня из головы не шел Флинн и его девушка.
Мне вспомнилось, как мы сидели с отцом Теренсом на его голой скамье и как он сказал: «Надеюсь, у нее мягкий характер».
Флинн, пояснил он, — человек, подверженный буйным страстям. «Если у нее мягкий нрав, с ним все будет хорошо. Суровая женщина способна втянуть его в беду».
«В какую именно беду?» — спросил тогда я.
«В революцию или еще во что-нибудь подобное. Флинну довелось на себе испытать самое нехристианское отношение, и уже одно это могло бы произвести в нем переворот. Но этого не должно произойти, если у его подруги мягкий характер…»
Отец Теренс обрел свою Фиваиду на берегах Тиморского моря.
Он жил в отшельнической лачуге, грубо сработанной из побеленного волнистого листа, среди зарослей пандана на мучнисто-белой песчаной дюне. Стены он обмотал кабелем, чтобы циклон не разметал хлипкую хижину. Над крышей был водружен крест: перекладинами служили два обломка весла, крепко связанные между собой. Здесь он прожил семь лет — с тех пор как закрыли Бунгари.
Я подходил со стороны суши. Я издалека заметил его лачугу, белевшую на дюне между деревьями, прямо под солнцем. Ниже, в загоне, пасся вол-брама. Я прошел мимо алтаря из коралловых пластинок и
