Начало разумное. Излагайте. — Он протянул ему несколько листов. — Но примите к сведению, я знаю о вас больше, чем вы предполагаете. Можете поверить.
Валетов на какой-то миг поднял глаза.
— Я в жизни верил нечасто. Когда пошел в школу, когда сел, когда освободился… Попробую поверить и вам. — Он стал писать быстро, не раздумывая, словно выполнял давно решенное дело.
— Вот и все мои грехи… — он положил ручку.
Арсентьев взял протянутый лист, неторопливо прочитал скупые строки. Четким, красивым почерком Валетов довольно толково написал о кражах у Лисовского и Архипова. О краже у Школьникова — ни слова. «Он не знает, что его фотокарточка опознана еще одним потерпевшим, что часть ценностей обнаружена в квартире, где он жил, что час назад в соседних кабинетах Портнов и Тарголадзе дали изобличающие его показания», — отметил про себя Арсентьев.
Валетов совсем было успокоился и смотрел с неподдельной искренностью.
— Так! — Арсентьев положил на стол лист. — И это все?
— Все! Теперь я чист, как капля воды. Клянусь! — И посмотрел, как будет реагировать Арсентьев. — Если соврал — пусть меня в решете утопят…
— Легко клянетесь. Откровенно говоря, не ожидал, что вы такой скромный. Ничего дополнить не желаете?
Валетов несколько дольше обычного задержал взгляд на Арсентьеве.
— Ничего, — твердо ответил он. — Не верите?
— На слово верить вашему брату работа не позволяет.
Спокойствие Валетова несколько померкло. На какое-то мгновение он даже закрыл глаза. Ему было не по себе. Арсентьев не задал ни одного из главных вопросов. Не интересовался соучастниками, не спрашивал, где краденые вещи, ни слова о том, как вышел он на квартиры потерпевших. Хотя бы полунамек. Допрос шел не в «лоб». В этом был определенный смысл. Хладнокровие Арсентьева сбивало с толку.
Валетов сидел нахохлившись, неподвижным взглядом смотрел на розовеющее от вечернего заката небо. По крыше соседнего дома одиноко расхаживал голубь. И он задумал — если эта сизая птица еще минуту не взлетит, то все обойдется, уладится и куковать в колонии особенно не придется. Но голубь стрелой ринулся вниз. Маленькая надежда угасла.
— Можете не сомневаться. Я написал все точно. Других грешков за мной нет. Похоже, раскалывать теперь будете? — губы растянулись в насмешливую ниточку.
— Если дозрели до правды, расскажете сами, — осадил его Арсентьев. — Чем скорее, тем лучше. Чего за пазухой прятать?
— У каждого своя правда…
Валетов силился угадать, что известно о его делах Арсентьеву. Подмывало спросить: «А что, собственно, вы знаете обо мне?» И не сдержался:
— Вы-то ведь тоже помалкиваете. Я сам о себе больше ничего не знаю! Что вы знаете обо мне? Где факты? — Чувствовал, что дерзит, но оправдывал себя: «Моя ставка — свобода». Продолжил громко: — Я вор «в законе». Мое слово…
— Достаточно об этом! — прервал Валетова Арсентьев. — Я уважаю людей, которые свое слово ценят. Только не всякий говорящий о правде правдой живет. А насчет того, что «в законе» и не салага, я, грешным делом, тоже думал так. Теперь понял — боитесь вы, Валетов, даже слишком. За ложь прячетесь. Надо бы вам знать, что ложь лишь душу тревожит, но расплаты не снимает. — Он отодвинул бланк протокола допроса. — А факты? Вы, Валетов, следов в Москве после срока оставили много. Обойдемся и без ваших признаний.
Валетов нагловато усмехнулся.
— Я не пес, у кустиков не задерживался.
— Это правда. Шли по точным адресам. Там и следили.
Валетов уловил скрытый намек в неоконченной фразе.
— В каком смысле? — спросил со злостью.
— Ваша ошибка, Валетов, в том, что правду на привязи держите, говорите ее на час, на день позже, чем требуется. Вот и расплачиваетесь втридорога, живете преимущественно в колониях, — проговорил Арсентьев с неподдельным сочувствием. — Очередной простой в своей жизни делаете. Вы ведь и так из нее шесть лет украли.
— Что у вас есть против меня? Спрашивайте!
— Много чего есть. Могу напомнить о кражах в центре города (центр города большой, в таком утверждении особого риска не было), на Лихоборовской улице, о сегодняшнем вашем свидании у зала Чайковского… Плюс ко всему… Впрочем, я о многом могу напомнить! — Арсентьев выразительно улыбнулся.
Его слова расстроили Валетова.
— Вот как! Значит, примерчики приводите?
Арсентьев помолчал.
— Ну что ж, закруглим уговоры. Только не очень мне ясно — вначале хотели, чтоб показания зачлись как чистосердечные, а теперь… Вранье запутает быстро!
У Валетова пропало желание иронизировать. Было видно, что ему нелегко давался этот разговор.
— Дайте бумагу. Внесу одну поправочку, — нехотя выдавил он, и, словно избавляясь от мучивших его сомнений, принялся писать о краже у Школьникова.
— Извините, вылетело из головы. Запамятовал об этом деле. Теперь все!
— Бывает! — ободрил Арсентьев. Он встал, взглянул на текст и вздохнул: — Это не все! Одну мелочь упустили. О вещах ничего не написали. Укажите, кому продали. Напрягите свою память.
Ни один мускул не дрогнул на лице Валетова.
— С вещами неурядица вышла, гражданин-товарищ начальник. Я ими по воле расплатился. Друзья счета большие предъявили. А у меня не две головы. Век не простили бы. Долги были…
Арсентьев сказал с укором:
— Зашли бы к нам. Посоветовались…
Валетов усмехнулся:
— Я милицию боюсь. А, впрочем, шел. И не раз… Только во сне. Часто этот сон снился. Дохожу до отделения, хочу открыть дверь и не могу. Руки не поднимаются, — Валетов нахмурился, словно что-то вспоминая. — А в январе я действительно шел к вам. Но и наяву это дело для меня оказалось сложным, — он поднял глаза на Арсентьева. — Наверное, в таких вопросах я торопиться не научился.
Арсентьев сказал серьезно:
— Зря не зашли. Могли бы вовремя помочь.
Глаза Валетова блеснули.
— Вот уж не думал о такой человечности. Не помню, чтоб ваши оперы мне посочувствовали. Их дело сажать. А меня жизнь и так изжалила…
— Напрасно так думаете. Когда судимый хочет встать на ноги — это видно. Любой оперативник разглядит запросто.
Валетов смотрел себе под ноги, но чувствовалось, что он не пропускает ни одного слова.
— Выходит, ваши работнички к ворам благожелательны? Чего в великодушие играете? — с вызывающей прямотой спросил он. — Мне вашей заботы и даром не надо. Она манок для простаков. Самому в уголовный розыск? Мы друг о друге не скучали…
— Лично я скучал… Последнюю неделю прямо жить без вас не мог.
Валетов игриво всплеснул руками.
— Не знал, что обо мне истосковались, — с подковыркой проговорил. Хотел еще что-то сказать, но лишь переложил шапку с одного колена на другое. Он сидел, опустив голову, часто подносил к губам сигарету и жадно затягивался. — Ходить просить, кланяться — не умею. Я свою жизнь сам устраивал!
— За чужой счет, — с горькой усмешкой сказал Арсентьев.
Валетов повел плечами и, качнувшись взад-вперед, взглянул исподлобья.
