тоже хороша будет».
Но Анна Леопольдовна действительно была ещё хороша, о чём упоминалось выше (глава предыдущая). И всё же хотелось бы ещё раз отметить, что Анна Леопольдовна была из тех женщин, которые твёрдо стоят на своих красивых ногах, одетых в сапоги тонкой кожи с высокими каблуками. На Анне Леопольдовне хорошо сидела юбка из плотной ткани, а светлая блузка из удивительно лёгкого полупрозрачного материала отлично гармонировала с серебристым мехом палантина.
В глазах у Анны Леопольдовны была решимость. Такие женщины, как она, твёрдо убеждены в том, что если уж любить, так любить, а если нет, так нет, нимало не смущаясь, что эта фраза ровно ничего не значит. Зато она же, эта фраза, звучит хорошо и ни к чему не обязывает. Анна Леопольдовна была женщиной гордой и независимой до тех пор, пока ни от кого не зависела. А если уж и приходилось от кого- то зависеть, то только от тех, от кого зависеть стоило.
В связи со всем вышеизложенным Анна Леопольдовна вынула из сумочки мундштук, вставила в него сигарету с фильтром, закурила, естественно, красиво и произнесла низким голосом:
— Котик, такое ощущение, что ты меня разлюбил.
— С чего ты взяла, лапонька, — возразил Жора. В его планы, правда, не входили на сегодня любовные ласки, но ритуал следовало соблюдать. — С чего ты взяла, лапонька, красавица, — на всякий случай добавил он.
— Есть все основания предполагать это. Я не слышала, чтобы ты сказал, что любишь.
— Однако, — резонно возразил Жора, — ты не слышала и обратного.
— Казуистика, милый, — многозначительно проговорила Анна Леопольдовна, понятия не имея, что означает слово «казуистика».
— Называй это как хочешь, но причин подозревать меня в чём-то никаких нет. Я по-прежнему у твоих прекрасных ног.
— Жорик, ласточка, — решила поднажать Анна Леопольдовна, — не пудри мне мозги. Ты даже не поцеловал меня.
— Милая моя, — сказал Жора, взяв руку Анны Леопольдовны, — только потому, что не хотел портить причёску. С радостью обниму тебя, как только это будет возможно, как только у тебя будет больше времени. А растравлять понапрасну тебя и себя… — Жора многозначительно посмотрел на Анну Леопольдовну и даже подпустил в глаза томности.
Анна Леопольдовна сделала вид, что тут же расчувствовалась, но Жора предупредил её движение вперёд вопросом:
— Ты привезла то, что будет согревать мою душу в разлуке с тобой?
— Естественно, пупсик, ты даже не представляешь, чего это стоило. Когда он хватится, то просто убьёт меня.
— Думаю, что он тебе только спасибо скажет.
— С чего бы это? — удивилась Анна Леопольдовна, будто и не предполагая, о чём идёт речь.
— Ну как же, — потупившись, сказал Жора. — Всё-таки я тебе отваливаю восемь кусков.
— То есть ты хочешь сказать — номинальную цену.
— Номинал, чтоб вы не забывали в дальнейшем, — Жора почему-то вдруг перешёл на «вы», — пять кусков.
— Вы имеете в виду ту цену, которую назначил наш товаровед?
— Вот именно, ту самую, которая стоит в ценнике.
— Я что-то не понимаю, разве нечего выпить, — вдруг переключилась Анна Леопольдовна, загнанная в тупик, но ещё не сдавшаяся.
Она вообще имела такую привычку говорить «я что-то не понимаю», если чего-то не понимала. Сейчас она не понимала, как выйти из создавшегося положения. А такая формулировка всегда выручала её. Например, если она видела, что её, Анну Леопольдовну, уже загнали в угол, ну, выдала она чей-то секрет и её в этом уличили, то, честно глядя в глаза обвинителю, говорила: «Я вас просто не понимаю».
Тот, естественно, останавливал поток красноречия и спрашивал: «Как это не понимаешь? Ты же меня выдала с головой. Жена теперь знает про любовь нашу» (к примеру).
А Анна Леопольдовна своё: «Просто даже не могу понять, о чём вы говорите», — и всё. Хоть ты лопни, не может понять — и точка.
Так вот, выпив ликёру и сделав пару затяжек, Анна Леопольдовна справилась с собой и сказала:
— Поцелуй меня, дорогой, и пусть тебя не волнует моя причёска.
И когда Жора уже наклонился к ней, сделав безумнострастное лицо, она, обнимая его, произнесла:
— Номинал этот назначил наш товаровед. — Анна Леопольдовна сделала сильное ударение на слове «наш».
Жора так и остался в пяти сантиметрах от губ Анны Леопольдовны, как тигр, раненный в прыжке, как птица, сбитая влёт. Страстное выражение ещё не сошло с его лица, и руки ещё совершали обманные движения, а губы уже произносили слова:
— А товароведу вашему сидеть тоже неохота. Он что в каталоге увидел, то и написал.
— Не в каталоге, лапонька, а в прейскуранте. Какие у тебя прекрасные волосы. Зачем тебе такие кудри?
— Отдай их мне. — В её голосе слышно было глубокое чувство — во всяком случае, ей казалось, что кому-то оно может показаться глубоким.
— Любимая, — наконец выдавил из себя Жора. Он чувствовал, что она ещё не всё сказала. — Девять кусков.
— Так вот, ни в одном каталоге, ни в одном прейскуранте этой вещи нет. Так что, извините, оценка шла законная, по договорённости со сдатчиком. А раз её нет в каталоге, то, представьте себе, эта старинная вещь может стоить значительно больше. Вещь-то редкая.
— Скажите ещё, что это подвески французской королевы.
— Не знаю какой. Но вещь королевская.
— Вы имеете в виду своего мужа?
— И себя тоже.
— Знаете, — стал возмущаться Жора, — никто вас за руку не тянет. Вы предложили — я пошёл на это.
— Я рискую, Жора, я рискую, а ты торгуешься.
— Чем вы рискуете? Чем?
— Тем, что он и не собирался её продавать, а я тебе её отдаю.
— Что значит «не собирался»? А для чего он её взял? Может, вам на Восьмое марта подарить?
— Всё может быть, — сказала Анна Леопольдовна. — А вы себе не представляете такого подарка?
Она попала в самую точку. Таких подарков Жора не только не мог позволить себе, но и не простил бы никому из знакомых. За долгую жизнь красавца Жора привык больше получать подарки, чем дарить их. И уже сейчас, имея максимум материальных благ, как ребёнок радовался любому, пусть даже незначительному подарку любивших или посещавших его женщин. То есть какой-нибудь испанский галстук делал его счастливым на целый день. А за бритвенный прибор фирмы «Жилетт» Жора буквально готов был целовать ноги. Если, конечно, ноги были красивые. И дело даже не только в том, что Жора был жаден, хотя, конечно» и это в нём было, но скорее в том, что подарки говорили ему о его неотразимости, То есть льстили его мужскому самолюбию: он чувствовал себя не только мужчиной, победителем, но одновременно и женщиной, которой поклоняются.
А тут ситуация не прояснялась никак. Жора был человек деловой и не мог оставить сделку незавершённой.
— В конце концов… — начал Жора. Он хотел сказать, что у него есть клиент, но сказать этого не мог, так как гнул совсем другую линию. — Знаешь, — произнёс он совершенно другим голосом, — если твой муж действительно хочет подарить подвески тебе, то это другое дело, тогда и не надо было этот разговор начинать. Я не набивался. Забыли о подвесках — и дело с концом.
Он положил обе руки под палантин, уткнулся в мех норки и попытался забыться. Всё-таки приятно
