надежды другой голос.
Они ходили по квартире, неумолимо приближаясь к комнате Вартаняна. Бонасеева начала дрожать, и Вартаняну, чтобы не было заметно извне, не оставалось ничего другого, как начать дрожать в противофазе.
— Да, не видно, — сказал другой голос» когда оба зашли в комнату Вартаняна. — А чья это комната? Тот самый жилец?
— Тот самый, — подтвердил профессор,
— А где он сам?
— Да учится, поди. Он малый вроде ничего.
— Все они ничего. Ух ты, какой у вас шкаф! В антикварном покупали или но наследству достался?
— Это супругиной бабки шкаф.
— Да, знатный шкаф. Ну, ладно. Если её нет, то давайте хотя бы попробуем понять ещё раз, чего она от вас хотела в Одессе.
— Так я, товарищ Ришельенко, вроде всё рассказал.
Обладатели голосов вышли из комнаты и, громко топая, удалились.
Бонасеева в шкафу первая очнулась от оцепенения, в которое оба впали во время разговора о бабушкином шкафе, и прошептала:
— Ах, подлец! Так он Ришельенко привёл!
Вартанян очнулся от Катиного шёпота и, ввиду того что шептаться было опасно, крепко, но неумело поцеловал её. Старый шкаф на миг вздрогнул — но только для соблюдения приличия — и затих на весьма продолжительное время, что было очень полезно для требуемого в данной ситуации режима тишины. А профессор и Ришельенко там, вдали, продолжали беседу.
— Ну, я понимаю, — говорил Ришельенко, — лететь в Одессу, встретить красавца мужчину. А если у вас и у вашей супруги разные вкусы? Тогда вы встретите не того мужчину?
— Ну, она ведь, наверное, знала, что там такой один на два вагона.
— Ладно, допустим, один. Вы к нему подходите, а он вам говорит, что он не красавец. Вы ему: «Вы красавец», — а он вам: «Нет, я не красавец». И что тогда?
— Не знаю. Я об этом и не думал. Я считал, что он знает, что он красавец.
— Да, странная просьба, — задумался Ришельенко.
— Хорошо, что я не успела рассказать ему всё, — снова зашептала Бонасеева, но тут же губы её оказались заняты страстным поцелуем Вартаняна, который после первого поцелуя готов был лететь куда угодно, причём лучше, если вместе со шкафом.
— Вы немного поторопились, товарищ Бонасеев, — сделал наконец вывод Ришельенко. — Если бы вы ещё чуть-чуть её послушали, нам теперь было бы куда проще.
— Поймите, я не мог её больше слушать. Мне надоели эти махинации. Я и вас привёл сюда не для того, чтобы распутывать паутину заговора, а для того, чтобы вы её как следует припугнули.
— Боже, сейчас должна прийти Анна Леопольдовна, — в ужасе прошептала Бонасеева. — Что же будет?
Ответом ей было то, что и должно было быть: Вартанян снова принялся её целовать. Причём делал он это добросовестно, как в детстве учили его делать любое дело, за которое берёшься.
— Да, может быть, вас это заинтересует, — вспомнил вдруг профессор. — Как раз перед этим разговором у Кати в гостях была Анна Леопольдовна.
— Так-так, — оживился Ришельенко.
— Это её подруга, жена директора магазина.
— Анна Леопольдовна, её подруга? Интересно. И зачем она приходила?
— Я не знаю, я как раз в булочной был.
— А в булочную вы сами пошли или жена вас попросила?
— Катя попросила. Сказала, что Анна Леопольдовна будет у нас обедать. А она передумала и ушла.
— Ну что же вы сразу не сказали? — обрадовался Ришельенко. — Теперь кое-что прояснилось.
— Доверься дураку, — начала Бонасеева, но вовремя замолчала, чтобы не дать повода Вартаняну поцеловать её ещё раз — не потому, что ей это было неприятно, просто она боялась, что он с непривычки объестся помадой и не сможет лететь в Одессу.
— Ну, спасибо вам, профессор, — стал прощаться Ришельенко. — Вы очень нам помогли.
— Скажите, а Кате ничего не будет? — испугался Бонасеев.
— Скорее всего, ничего.
— Ну ладно, тогда я пойду с вами вместе. Мне вообще-то давно в институте надо быть, а я вот с этим делом тут замешкался.
И они оба ушли. Молодые люди вышли из шкафа, посмотрели друг на друга, но Вартанян уже не смущался от взгляда Бонасеевой, так как чувствовал себя большим. Они прошли в гостиную и ходили по ней, не зная, о чём говорить.
— Так, — опомнилась первой Бонасеева. — Мы совсем упустили из виду, что Анна Леопольдовна не должна знать, что едешь ты, а не мой муж. Как только раздастся звонок, иди в ванную и пускай воду. Я скажу, что это муж принимает душ перед дорогой. Понял?
Она говорила это таким властным голосом, что Вартанян и представить себе не мог, как он целовал эту женщину пять минут назад. Она ещё что-то вспомнила, подошла к зеркалу, поправила причёску и заново накрасила губы, реставрировала на лице оставшуюся косметику и наложила новую в тех местах, где она стёрлась. После этого Бонасеева показалась Вартаняну прекраснее в два с лишним раза. Он снова шагнул к ней, весь охваченный любовью. Она позволила поцеловать себя ещё раз и ещё, а потом, хотя и не без её ведома, получилось так, что они сели на диван и долгое время в квартире стояла полная тишина, нарушаемая лишь стуком капель воды из неисправного крана в ванной.
Но Бонасеева сделала наконец вид, что с трудом взяла себя в руки, из которых на самом деле она себя и не выпускала.
— Милый, теперь не время. Потом, после Одессы.
Она снова подошла к зеркалу и начала приводить себя в порядок. «Воистину, чтобы общаться с этим малым, надо иметь собственную парфюмерную фабрику, — думала она, подновляя в который раз лицо и придавая ему привычное для всех окружающих выражение. — И что это Анька телится с деньгами. Так все самолёты уйдут». Она посмотрела на часы.
Но вот раздался долгожданный звонок. Бонасеева поглядела в глазок, увидела Анну Леопольдовну, знаком скомандовала Вартаняну зайти в ванную и открыла дверь.
— Дорогая, что же вы так долго? Ведь поезд-то идёт всё это время.
— Так получилось. Потом расскажу. Где Михаил?
— Он, пока ждал, вдруг надумал душ перед дорогой принять. Говорите мне, что хотите сказать.
— Вот деньги. — Анна Леопольдовна прошла в гостиную и начала отсчитывать на столе купюры. Все были одна к одной по сто рублей. — Это тысяча двести вам с Михаилом…
— А где ещё триста?
— По возвращении, сейчас не сумела достать. А это, — она выложила ещё две пачки сторублёвок, — Жоре за подвески. Сначала надо дать ему одну пачку — здесь пять тысяч — и сказать, что остальное отдам тут, а если он начнёт артачиться — надо отдать и вторую. Но не всю. Сперва тысячу пятьсот рублей, а потом набавлять по пятьсот, если он будет продолжать артачиться. Поняла?
— Да, я поняла. — Бонасеева вскрыла обе пачки и стала пересчитывать купюры.
— Ты напрасно их пересчитываешь. Неужели ты думаешь, что можно в наше время лететь с такими деньгами в кармане?
— А где же их ещё прятать?
— Их вообще нельзя брать с собой! Мало ли что с самолётом может случиться. А тут такие деньги! Надо, чтобы Михаил отправил их туда аккредитивом.
— Значит, Михаила вам не жалко, а денег жалко, — обиделась Бонасеева.
— Да нет, ты меня неправильно поняла. Михаила тоже жалко. Но если деньги будут при нём, то не
