артист Андрей Миронов, он даже умер на сцене…
— Я про другого Миронова.
— Другого зовут Евгений. Он Идиота играл.
— Господи! Ты «Капитанскую дочку» читала?
— Читала. В школе. А-а… Ну, поняла! Что-то я сегодня какая-то невъедливая… — вздохнула Светка и пошла в дом. — Я сейчас…
— Ты куда?
— Посмотрюсь, как я в сапогах.
Свирельников подумал, что Тоня по сравнению с его новой подругой вообще была «синим чулком». Во всяком случае, отправляясь за грибами, не разглядывала себя перед зеркалом. Может, и зря…
— Ты-то пойдешь в лес? — спросил он Лешу. Водитель замялся:
— Я грибы не очень…
— А что ты очень?
— Можно, я порыбачу? Хозяйка разрешила удочку взять. Червей я уже набрал под камнем…
— И я тоже порыбачу! — подхватила Светка, появляясь. — В лесу сыро…
— Порыбачите, — пообещал директор «Сантехуюта». — После обеда, на вечерней зорьке. А сейчас идем в лес. Строем!
Он достал из багажника корзины — большую для себя и маленькую для Светки, проверил, там ли ножи с пластмассовыми ручками, и на всякий случай взял целлофановый пакет: вдруг грибов окажется очень много. Леша подхватил красное ведро, выплеснул остатки воды, нажал кнопку на брелоке — автозамок громко лязгнул, послышались два коротких гудка и один протяжный: включилась сигнализация. Собаки, поняв, что их мечты о новой жизни снова жестоко обмануты, встали и проводили уходящих коварных людей взорами, исполненными всепрощающей песьей тоски.
К лесу двинулись мимо хлева, обшитого почерневшими досками, через длинный огород, занятый в основном картофелем. Ботва начала уже желтеть и подвядать, а в нескольких местах ровные грядки были нарушены и перекопаны, там валялись высохшие коричневые плети с оставшимися на них маленькими, как орехи, зелеными картофелинками. Справа тянулись грядки моркови, репы, петрушки, позднего крупного редиса, наполовину высунувшего из земли свои продолговатые красные тельца. Среди единообразно зеленой ботвы странно выделялись фиолетовая грядка свеклы да высокие желтые раскидистые зонтики созревшего укропа, похожие на сложные многофункциональные антенны. У забора густо поднимались банановые опахала хрена. Светка восхищенно остановилась возле больших белых кабачков, напоминавших греющихся на солнце хрюшек.
— Ух ты! — сказала она. — А патиссоны так же растут?
— Нет, патиссоны как раз на деревьях, — уточнил Михаил Дмитриевич.
— Да ладно!
— Леш, скажи!
— Ага! — кивнул водитель и улыбнулся в сторону. Прихватив с кустов подвяленные ягоды малины, они пролезли между жердями и оказались в перелеске, отделявшем в прежние времена деревню от колхозного поля. Ишка бегал туда ловить «саранчу», вылетавшую из-под ног, стрекоча крыльями и скрывавшуюся в васильковой ржи. На самом деле это были всего лишь большие пузатые кузнечики с длинными (у самок) саблевидными яйцекладами. Пойманные, они сучили лапками и выпускали из зазубренных челюстей капли черного безвредного яда, которым Витька со знанием дела смазывал в лечебных целях свои многочисленные бородавки…
— Нашла, нашла! — радостно закричала Светка, упав на колени в траву.
Свирельников подошел и обнаружил, что причиной девичьего восторга стал гнилой пень, действительно весь облепленный грибами, похожими на осенние опята, но только ножки и шляпки у них были ядовито-желтые, а пластинки синеватые.
— Нет, это поганки.
— Почему?
— Так получилось.
— Да ну тебя!
— Да, это ложные опята, — подтвердил подошедший Леша.
— А каких грибов в лесу больше: поганок или хороших? — спросила Светка.
— Поганок, — сообщил Михаил Дмитриевич.
— Надо же, все как у людей! — вздохнула она.
— Ты лучше рядом ходи! Не отставай!
— Так точно, товарищ капитан!
Они прошли сквозь перелесок, по мягким мшистым кочкам, заросшим давно обобранными кустиками нежно-зеленой черники и серебристо-голубого гонобобеля. Во мху виднелись тугие петлистые свинушки. Свирельников нагнулся, сорвал белесый болотный подберезовик и показал Светке:
— Вот эти собирать можно!
— А эти?
— Свинушки нельзя.
— Почему?
— Они в себе какую-то дрянь накапливают…
— А мы собираем, — робко сообщил водитель.
— Ну и зря!
Перелесок кончился, но на месте прежнего колхозного поля теперь поднялся молодой березняк, почти весь еще летний, с редкими желтыми прядками в кронах. Трава тоже была упругая, густая, украшенная сиреневыми лепешечками сивца и замысловатыми султанчиками розовой буквицы. Только соцветья зверобоя совершенно по-осеннему пожухли, став коричневыми.
Вдруг березняк расступился, и перед ними возникло целое кладбище сельхозтехники: ржавые, распавшиеся сеялки, бороны, культиваторы, дисковые лущильники, полуразобранные трактора без шин, плуги с въевшимися в почву лемехами — все это громоздилось пластами, так плотно сцепившись меж собой, что лишь несколько березок смогли пробить груду преданного металла. А чуть в стороне стоял почти целый уборочный комбайн с еле заметными белыми звездочками на выцветшем боку, оставшимися, видимо, от побед в смешных теперь социалистических соревнованиях.
— Как динозавры! — тихо сказала Светка.
— Да уж! — кивнул Михаил Дмитриевич, удивившись точности сравнения.
Сквозь пятигранное мотовило вымершего агрегата густо проросли кусты красной недотроги, обсыпанные цветками, похожими на изготовившиеся к поцелую напомаженные женские губы. Свирельников подошел к зарослям, увидел созревшие семенные коробочки и осторожно дотронулся до самой крупной ребристой капсулки, которая тут же взорвалась под его пальцами, чтобы шрапнелью разметать кругом семена.
— Вау! — восхитилась Светка и начала методично взрывать одну коробочку за другой. — Здорово!
«Ребенок! — подумал Михаил Дмитриевич. — Ребенок ждет ребенка. Чудеса!»
— Я подосиновик нашел! — громко доложил, выйдя из-за деревьев, Леша.
— Покажи! — Девушка, сразу охладев к недотроге, помчалась к нему.
— Ух ты! Какой здоровый! А он ничего не накапливает?
— Нет, очень хороший гриб!
— А где ты нашел?
— Там!
— Пошли туда!
И вправду ведь, подумал Свирельников, люди похожи на грибы: тоже всю жизнь накапливают в себе разную дрянь, а потом вдруг становятся смертельно опасными. Ну, разве мог он десять, даже пять лет назад согласиться на то, что сделано этой ночью?! Никогда! А Тоня? Тоня?! Окуджавкнутая («Возьмемся за руки, друзья!») Тоня! «Климтоманка» («Ах, Юдифь! Ах, Саломея!..») Тоня! Разве можно было подумать, что она, истошно пристойная и укоризненно деликатная, «закажет» собственного мужа, хоть и бывшего! Между
