Добра?!».
Избавитель Отечества никогда не писал никаких мемуаров. Более того, однажды он заметил: политический деятель, строчащий книги, напоминает сомнительного мужчину, который, отобладав женщиной, тут же, не вылезая из-под одеяла, начинает ей же рассказывать обо всем, с ними только что приключившемся… Но, выступая в узком кругу боевых однокашников, Иван Петрович припомнил, как на третий день исторической «автономки» ему приснился вещий сон — будто бы шагает он по Красной площади и останавливается у подножия памятника Минину и Пожарскому. Точнее, даже не у подножия, а возле какого-то торговца русофобской национальности, разложившего свой убогий товар: штампованные часы, зажигалки, брелоки, аляповатую бижутерию, колоды карт с голыми девицами, именуемыми в образованном обществе «нюшками». Собственно, одна из таких колод (во сне!) и заинтересовала будущего Избавителя Отечества, так как на время «автономки» выпадал день рождения друга и заместителя П. П. Чуланова. И вот, когда Иван Петрович внимательно разглядывал подарочных «нюшек», ему вдруг послышался глухой, точно из неизъяснимой глубины идущий голос: «Ры-ы-ы-ык!» Будущий адмирал огляделся, предполагая, естественно, что его окликнул знакомый, какового непременно встретишь, забредя на Красную площадь. Ан нет, ни одного привычного лица вокруг не наблюдалось, и лишь тогда он догадался глянуть вверх: позеленевшие от времени губы князя Пожарского медленно шевелились: «Ры-ы-ык, ты не туда смотришь, Ры-ык!» «А куда?» — от неожиданности выронив карты, прошептал потрясенный Иван Петрович. «Туда-а-а!» — ответствовал князь и, тяжко повернувшись всем своим античным телом, указал десницей на Кремль. А Косьма Минин медленно кивнул, подтверждая сказанное… Каково же было потрясение будущего Избавителя Отечества, когда шифровальщик положил ему на стол политинформацию о том, что на общеизвестном памятнике работы скульптора Мартоса обнаружены множественные трещины (особенно на фигуре Пожарского)! В связи с этим памятник снят с пьедестала и отправлен в центральные реставрационные мастерские. Но отдельные граждане восприняли этот чисто искусствоведческий акт как целенаправленное кощунство, и по Москве прокатилась волна патриотических демонстраций. Все эти события, точнее, их зловещая тень, витавшая в скупых шифрованных информациях, повергли Ивана Петровича в глубокую задумчивость, из которой его вывели торжества по случаю дня рождения друга и заместителя П. П. Чуланова. После праздничного концерта и вышибающего слезу прослушивания магнитофонных поздравлений от оставленных на берегу родных и близких проследовали на обед в кают-компанию. Будущий Избавитель Отечества в честь такого дня приказал вместо положенных 50 граммов «сухаря» всем налить по 100! Испанский исследователь Д. Абладар в своей популярной книге «Роль алкоголя в мировой истории» договорился даже до того, что якобы эти лишние 50 граммов и определили дальнейший ход эпохальных событий. Просто диву даешься, какое незнание этнических реалий и особенностей национального быта проявляют некоторые зарубежные ученые! После обеда Иван Петрович пригласил старших офицеров к себе в каюту, чтоб угостить их коньяком. Потом, как вспоминают некоторые участники исторической «автономки», старпом перетащил в командирскую каюту алюминиевый бидон, где хранились остатки сэкономленного «шила». Дальше, конечно, тихо пели, чтоб не нарушить режим тишины… Глубокой ночью в штурманской рубке заревел «каштан».
— Есть, командир! — отозвался сонный, но готовый к подвигу «штурманенок».
— Ко мне «бычка». С прокладкой…
Когда штурман с навигационными картами появился на пороге капитанской каюты, некоторое время его не могли никак идентифицировать. Будущий Избавитель Отечества несколько минут смотрел на командира БЧ-1 с долгой мукой узнавания и, наконец, молвил:
— Менякус…
— Простите, Иван Петрович, не расслышал…
— М-меняем к-курс! — озвучил приказ командира политрук П. П. Чуланов.
5
Мишка подогнал свой «дерьмовоз» к домику № 85, холодно кивнул радостно выбежавшему навстречу хозяину и великодушно позволил ему собственноручно засунуть гармошчатую кишку в выгребную яму. Включив насос, Курылев присел на ступеньку машины, закурил «Шипку» и пригорюнился. Было от чего! Во- первых, его вызвал к себе начальник отдела культуры и физкультуры и наорал в том смысле, что, мол, когда он, Юрятин, брал его, Мишку, к себе на работу, то ожидал от него гораздо большего. «Не стараешься, Курылев, — нехорошим голосом закончил разнос подполковник. — Ох, не стараешься!» Во-вторых, с Леной по-настоящему Мишка не виделся уже почти две недели: все киносеансы отменили из-за этого идиотского спектакля. Курылев никак не мог въехать, зачем эту изолянтскую самодеятельность снимают на пленку да еще по личному приказу помощника И. О. по творческим вопросам Н. Шорохова. В Демгородок понаехали разные киношники, развязные, любопытные, всюду шныряющие: у изолянта № 241 (бывшего министра юстиции) они сожрали на огороде весь горох. Мало того, поселок перевели на спецрежим, а в съемочную группу подбавили еще нескольких осветителей и помрежей, ничем не отличающихся от остальных, разве только глазами — безмятежно-запоминающимися. И хотя Лена, получив в этом спектакле маленькую роль, постоянно присутствовала в клубе, даже поговорить с ней Мишка не решался, боясь чужих глаз и гнева подполковника Юрятина. Наконец, слава Богу, съемки закончились, кинокодла во главе с режиссером Куросавовым и драматургом Вигвамовым уехала восвояси, следом за ними отбыли и дополнительные осветители-помрежи, но тут у Лены заболел отец — сердечный приступ. Ее освободили от посещения воспитующих киносеансов «по уходу», и долгожданная встреча в кинобудке снова отдалилась. И в довершение всего Мишка не мог теперь останавливаться возле ее палисадника: спецбудку в «Кунцево» достроили, и там круглосуточно дежурили спецнацгвардейцы. А злыдень Ренат сказал как бы между прочим, мол, художники пишут портреты своих любимых, портные шьют любимым самые красивые платья, а ассенизаторы… ну, и так далее. Ведь именно он, Ренат, заставил Мишку познакомиться с Леной, именно заставил…
— Вот, леди, ваш сероглазый король! — Сержант с галантной издевкой кивнул на Мишку. — Он спрячет вас в своем замке. А я, как верный вассал, буду ходить дозором и охранять вас от драконов…
— Спасибо, — еле слышно проговорила она.
В кинобудке Мишка усадил девушку на диванчик, который благодаря интендантской дальновидности можно было разложить в обширную двухспальную кровать, если, конечно, отодвинуть в сторону ящик с песком. Потом достал электрический чайник, налил из крана воды и вставил штепсель в розетку.
— Чай будешь? — напрямки спросил он, полагая, что свинопасу обращаться к принцессе на «вы» как-то даже и неприлично.
— Буду, — кивнула она. — Спасибо вам…
Из зала доносились настолько разнузданные звуки, что даже думать о ситуации, в какой они издаются, не хотелось. Мишка поменял бобины и заварил чай.
— Звать-то как? — спросил он девушку и снова почувствовал себя алешкинским подпаском в обществе благородной девицы.
— Пятьдесят Пять-Б…
— Ну, это ясно… А на самом деле?
— Лена…
— Миша…
— Я знаю…
Не вставая с дивана, она дружески протянула ему узкую ладонь. Деликатно пожимая ее, он почувствовал, что кончики Лениных пальцев, ну, просто ледяные.
— Англичане говорят, холодные, как огурец! — улыбнулась она.
— А у нас говорят, руки холодные, зато сердце горячее!
— Может быть, и так, — погрустнела Лена. — Только теперь это ни к чему…
— А тебя сюда никто на аркане не тянул, — заметил Мишка, разливая чай по кружкам.
— У папы сердце… И спазмы мозговых сосудов…
— На черта же он с такими мозгами в политику поперся?
