— Он хотел, как лучше…
— Уже слышали, — усмехнулся Мишка и протянул Лене дымящуюся кружку.
— Я ведь не знала. — Она подняла на Мишку грустные глаза. — Я в Англии жила. Я там в Кембридже училась… — Лена машинально выговорила «Кембридж» по-английски. И это почему-то особенно возмутило Мишку.
— Ну, конечно, Новосибирский-то университет далеко! Кембридж поближе! — Он нарочно выговорил «Кембридж» так, будто произошел тот от слова «кембрик», а сам Курылев не офицер, а типичная отечественная пьянь-темень в исполнении сатирика-русофоба.
— Я там писала диссертацию об Уайльде! — точно не замечая измывательства, ответила Лена и подула на чай.
— Ну, ясное дело: Василий Иванович Белов для вас не фигура! Вас только голубые интересуют! — В сердцах саданул Мишка и понял, что хватил лишку.
— А почему вы так со мной разговариваете? — спросила Лена, холодно глянув на осведомленного ассенизатора.
— А как мне с вами разговаривать?
— Как с человеком.
— А вы думали с вашим папашей о том, что я человек, когда кусок колбасы штуку стоил? Когда мне зарплаты на три дня хватало, а потом хоть сапоги жри?! Вы думали, когда страну, как мацу, на куски ломали?!
— Спасибо за чай. — Лена поставила кружку на табурет и встала.
— Ну, понятно: это же не «липтон», это всего-навсего «Цветок российской Аджарии»!
— Нет, не поэтому.
— А почему?
— Он горячий, — ответила Лена и заплакала.
Мишка пожал плечами, опустился перед табуретом на колени и подул в кружку, но не рассчитал — несколько чаинок вместе с кипятком попали ему в глаз.
— Ух, е-е-елки мота-алки!
— Что с вами?! — испугалась она.
— У-у-ю… Вот ослепну теперь, и выгонят меня с работы! — завыл Мишка, жмуря невезучий глаз.
— Подождите! Дайте я посмотрю. Я осторожно…
Внимательно сузив глаза и приблизив свое лицо к курылевскому, так что стало слышно ее дыхание, Лена сначала осторожно осмотрела возможные повреждения, а потом теперь уже теплыми, а не холодными пальцами легко стряхнула чаинки с зажмуренного века.
— По-моему, ничего страшного. Можете открыть глаз.
— Боюсь!
— Не бойтесь!
— Свет! — воскликнул Мишка. — Я вижу свет!
— Миша, вы мне нарочно разрешили прийти сюда, чтобы поиздеваться? — вдруг спросила Лена.
— Нет, не для этого.
— А для чего?
— Жалко мне тебя — вот для чего… — ответил Мишка и снова почувствовал себя свинопасом, повстречавшим на дороге босую, оборванную, попавшую в беду принцессу. — Рехнешься ты здесь со своим папашей!
— Я знала, на что шла! — гордо вскинулась она.
— Знала? — глумливо изумился Курылев.
— Да!
— Да-а?
— Нет, не знала… — тихо ответила Лена и снова заплакала…
Мишка тяжко вздохнул, щелчком послал в кусты докуренную до полного ничтожества сигарету и поймал себя на том, что ощущает в душе и теле какую-то пустоту, или, если выражаться по-военному, некомплектность. Звучит, конечно, нелепо, но зато точно. Это опущение теперь всегда появлялось у Курылева, когда он долго не виделся с Леной. «Похоже на любовь, — поднимаясь, чтобы выключить насос, подумал Мишка. — Юрятин узнает — убьет!» Изолянт № 85, в прошлом знаменитый редактор популярного еженедельника, счастливо улыбаясь, бросился вытаскивать из ямы кишку.
— Господарищ оператор, — отдышавшись, предложил он. — Свежую газетку посмотреть не желаете? Еще никто не видел…
— В дом заходить не положено! — строго ответил Курылев, чтобы только отвязаться.
— А я сюда принесу! Я мигом…
Дело в том, что на общем собрании обитателей Демгородка изолянт № 85 был почти единогласно избран главным редактором стенной газеты «Голос свободы», которая после мягкого нажима генерала Калманова стала называться просто «Голос». Делалась газета с размахом — 1, 5 м х 3, 5 м. А оформлял ее, между прочим, один из самых высокооплачиваемых в мире художников, придумавший в свое время нашумевший стиль «посткоммунистической идологии». Суть этого стиля, даже точнее — метода, сводилась к тому, что художник привозил из подмосковного пионерского лагеря, скажем, гипсового пионера, вставлял ему в руки, скажем, переходящее знамя областного совета профсоюзов и называл все это, например, «Идологема 124/6Х-9», а потом продавал за сумасшедшие деньги на аукционе Сотби. Взяли художника в тот самый момент, когда он в тайно нанятой мастерской — владелец сразу сообщил куда следует — заканчивал свою новую работу, призванную отразить его, абсолютно неверное, понимание произошедших в России перемен. Это была бронзовая статуя адмирала Нахимова, выкрашенная в красно-коричневый цвет и испещренная бесчисленными строчками, повторявшими на 24 языках одну-единственную фразу: «Над всей Испанией безоблачное небо». Кстати, саму статую он задешево купил на Украине, где к тому времени уже заканчивалась замена москальского пантеона на свой, кровноприсущий. Но справедливости ради нужно сказать, не всегда вражьи статуи валили с пьедесталов и ставили свои кумиры, иногда ограничивались переименованием: так, известный памятник гетману Хмельницкому в Киеве был в целях экономии объявлен памятником гетману Мазепе… Когда адмиралу Рыку сообщили о творческом проступке знаменитого художника, он посмеялся, поиграл своей серебряной подзорочкой и молвил, пусть, стало быть, в Демгородке поживет, пока по-правдашнему рисовать не выучится, а то ведь чужое пакостить — дело нехитрое…
— Что я вам сейчас покажу, господарищ оператор! — Запыхавшийся № 85 пытался развернуть перед Мишкой здоровенный рулон ватмана.
— Может, не надо?
— Надо-надо! Подержите, пожалуйста, угол. Ага! — Счастливый редактор показал пальцем в центр листа. — Гвоздь номера!
В рубрике «Огородные новости» сообщалось, что изолянты № 481 (бывший сопредседатель партии «Демократическая Россия») и № 168 (бывший генсек компартии) включились в конкурс на самую большую тыкву, выращенную без применения химических удобрений. Информацию написал № 47 (бывший посол в США), и она была проникнута тонкой иронией профессионала, снисходительно наблюдающего несбыточный энтузиазм дилетантов. В прошлом году № 47 выкатил на суд общественности двенадцатикилограммового гиганта!
— Правда же, интересно?
— Безумно, — вяло отозвался Мишка, разглядывая лист, оформленный куриной лапкой, которую обмакивали в разные краски. Раздел «Страницы истории» открывался фрагментами мемуаров изолянта № 177 (бывшего шефа внешней разведки). Довольно убедительно он доказывал, что приписываемые поселенцу № 180 (бывшему командующему стратегической авиацией) слова «За демократию Кремль разбомблю!», якобы сказанные им в дни августовского (1991 г.) псевдопутча, есть не что иное, как выдумка безответственных и зловредных журналистов. Но Мишка-то сразу смекнул прицельный смысл этих самых мемуаров: участки обоих изолянтов располагались рядом, а над домиком бывшего стратегического летчика по личному распоряжению адмирала Рыка была подвешена на тонком тросике здоровенная авиационная бомба. И хотя все вокруг уверяли друг друга, что «она не заряжена», это были уже четвертые оправдательные мемуары, написанные соседями несчастного военлета, погорячившегося в далеком августе
