вам, а не одеялки мои!
Родственницы сразу до следующего бабушкиного помирания из дома выгоняются, а с нашей семьей бабушка начинает активно ссориться. Больше всех достается конечно же папе — сначала как сыну, потом — как единственному сыну, и напоследок — как главе семьи и отцу единственной бабушкиной внучки. Бабушка так прямо и кричит папе:
— У тебя дочь растет, а ты!.. У тебя же никакой ответственности и сознательности! Ну и что, что я умирать собралась? Это еще не повод выбрасывать мои старые валенки! Мои чудесные старые валенки!
Папа пытается оправдываться, но против воскресшей бабушки даже Годзилла — младенец. У бабули за время лежания и бездействия вырабатывается страшное количество разрушительной энергии. При этом все понимают, что дырявые старые валенки бабушке особо не жаль, она их все равно не носила. Они только высокохудожественно на трубе в ванной висели и воздух облагораживали. Даже когда мы у бабушки ремонт сделали, она первым делом в новую ванную свои чудесно пахнущие валенки принесла и на трубу повесила. А за блестящие сушилки для полотенец она тазик запихала. Весьма основательно — так что даже папа его обратно не смог вытащить. Так и висит старый облупленный тазик на видном месте — в новой бабушкиной ванной.
И вот, когда бабушка в очередной раз умирать собралась, она всю родню торжественно об этом оповестила и у смертного одра собрала. Чтобы, значит, со всеми попрощаться и последнюю волю объявить. Хотя бабушка этот фокус регулярно проделывает — то умирает, то воскресает, но родственники все еще, как говорят у нас в школе — «ведутся». Повелись они и в этом году.
Бабушкина двоюродная сестра очень надеялась на то, что бабушка ей свой ковер завещает.
Поэтому примчалась первая. И ладно бы ковер был стоящий или какой-нибудь особенно редкий — нет, обычный вытертый шерстяной коврик «пылтара на два» метра, как говорит бабуля. Однако, когда бабушка этот ковер из другого города везла сорок лет назад, она его неосторожно сестре пообещала подарить на свадьбу. Сестра, у которой в то время не то что ковра и тазика — даже плохоньких зимних сапог не было, от радости решила выйти замуж сразу после школы. Но наша старушка и тогда всех проворней была. Пока сестра себе из тюлевых занавесок фату шила, бабушка уже упорхнула на БАМ вместе с новым мужем и всем приданным, включая ковер.
Через несколько лет бабушка заработала «северную» пенсию и вернулась в родной город. Двоюродная сестра к тому времени уже обзавелась вторым мужем, стенкой с хрусталем и люстрой с подвесками. А ковров — тех вообще было по две штуки в каждой комнате! Но так велика была жажда обладания именно бабушкиным подарком, что сестра сразу свое законное имущество затребовала. Бабушка на свадьбе не гуляла и потому свое обещание легко забрала назад. Она, понимаете ли, «как дура таскала ковер по всей России несколько лет не для того, чтобы сразу его подарить!»
Года через два они все же помирились и сошлись на том, что ковер будет посмертным подарком. Поэтому бабушкина сестра на очередной «последний звонок» первая откликается и на всякий случай всегда с собой веревку привозит (чтобы коврик спеленать).
Родни у нас много, все — горластые, деревенские, и многолетняя жизнь в городе их совершенно не испортила. Приезжают со своей водкой и банками соленых огурцов, рассаживаются на кухне и начинают молодость вспоминать. Я думаю, что именно из-за их огненного темперамента бабушка и оживает. Потому что совершенно невозможно помереть в квартире, где двадцать человек весело пьют водку, поют на разные голоса «Ехали цыгане», а какая-нибудь дальняя племянница уже жарит на всю ораву картошку на топленом масле.
Мама моя в проводах бабушки участия не принимает, потому что с папиной родней общаться не любит. У нее от громких песен сразу мигрень начинается, которую ей водкой предлагают лечить. Да и вид папы, на гармошке родственникам подыгрывающего, тоже маму никак не веселит. Она что-то бормочет про школу джазового вокала и «наносную папину интеллигентность», бледнеет и домой убегает. Я же всегда к хору присоединяюсь — потому что все это жутко весело!
Я даже, помнится, в первом классе про бабушкины похороны сочинение написала. На тему — «Самый веселый день в этом году». Учительница как начала зачитывать его перед классом — побледнела вся и за голову начала хвататься, прямо, как мама. И родителей потом в школу вызвала. Конечно, пошел только папа, а мама голову тряпочкой завязала и в комнату дверь закрыла — подальше от такой ужасной дочери. Папа как сочинение прочел — так и начал хохотать! И сказал учительнице, что все написанное — правда. И ему, например, кажется, что у меня вообще литературный талант! После этого никто моего папу больше в школу не вызывает, хотя сам он — совсем не против поговорить о моих талантах, потрясающих даже завучей.
Конечно, дело совсем не в моем таланте, а в нашей веселой родне, которая так охотно к помирающей бабушке приезжает. Вот и в этом году все опять собрались, кроме дяди Кры. Говорят, его уже неделю из запоя выводят, так что ему никак на бабушкиных проводах повеселиться не получится. По случайному совпадению дядя недавно соседа по гаражу хоронил. Дядя Юра у нас очень ответственный и серьезный человек. Он считает, что такое важное дело, как поминки, никак за один день охватить нельзя. Если умер человек хороший, то говорить про него нужно долго и много — пока все его лучшие качества не вспомнишь. Вот дядя и договорился.
Через две недели пришлось дядю Юру в гаражах разыскивать и домой выводить. Сам он уже ничего не помнил — ни по какому поводу все так долго разговаривали, ни место своего постоянного проживания, и даже на свое сорокалетнее имя не отзывался.
В общем, в этот раз было тоже очень весело бабушку хоронить. Только потом бабушка очень уж разошлась и сильно кричала, что «если приехали с ней прощаться, то нечего было всю самогонку из шкафа выпивать!»
Зато, когда бабушка всех разогнала и накричалась с балкона вслед гостям — «Я вас еще всех переживу!», она решила себе настроение поднять. Взяла свою пенсию и поехала в самый большой магазин. Там она купила себе новый розовый халат в рюшечках и цветочках и новое нижнее белье. Конечно, халатов у бабушки уже больше сорока, но разве можно обойтись без розового с рюшечками?!
В этом халате и в тапочках в тон наша воскресшая бабуля стала ежедневно выходить к подъезду и задумчиво там стоять. Эта акция носила кодовое название «выброс мусора», но на самом деле цель у бабушки была совсем другая. Сосед Коля этажом ниже должен был стать очередной жертвой.
Через неделю сосед уже синхронно выбегал с мусором, называл бабушку «наша королева» и ходил с ней на рынок запасать овощи на зиму. Через месяц бабушка перестала приезжать кормить нас по субботам котлетками и стала все чаще начинать фразу словами «а вот мы с Колей…»
Мама ехидно говорила, ставя перед нами тарелки с тушеной капустой и вареной брокколи:
— Коля-то, наверное, поправился… Но вы не переживайте… Скоро у него повысится уровень холестерина от котлеток и пирожков и появится одышка… Потом начнутся перебои в сердце от бабушкиной активности и требовательного характера…
— Ну и пусть! Я тоже согласен на холестерин, цирроз печени и перебои! — стонал папа, лишенный пирожков и котлеток. — Я хочу умереть счастливым и сытым! Мне ни к чему здоровый цвет лица, если он от вареной морковки!
Но пока бабушка пекла пирожки с мясом исключительно для Коли, а тот прибивал ей полочки, вешал занавески и каждую неделю двигал мебель. Мы же — худели, бледнели и питались жидковатыми супами- пюре и вареными кальмарами.
И когда бабуля приехала к нам с судочками и кастрюльками утром в субботу, папа ахнул:
— Коля умер?!
Бабушка сурово сжала губы, распаковывая судочки с умопомрачительным запахом мяса по- бургундски, и сказала:
— Не знаю я никакого Коли… — и, выдержав трагическую паузу, грохнула кастрюлькой об стол — ОН ЕЛ МОИ ПИРОЖКИ! МОИ ЭКЛЕРЫ! МОИ ЗАПЕКАНКИ! И ВСЕ ЭТО ВРЕМЯ БЫЛ ЖЕНАТ!!
Папа застыл с пирожком во рту и неуверенно пробормотал:
— Зато у тебя полочки остались…
А бабушка, задумчиво присев на краешек стула, сказала:
— Все-таки какие мужчины сволочи! Даже не сказал, что квартира не его… А я столько муки извела,
