бормочет, что нужно еще немного подождать. Глядя на ее суету я всерьез начинаю волноваться за судьбу нашего супчика и, чтобы дать Тези успокоится, заявляю, что пойду умоюсь. Проходя мимо Кена, замечаю его расстроенный взгляд. Извини Кен! Я всегда терпеть не мог ударов исподтишка!
Я вернулся, когда Тези уже разливала суп. Себе и Кену она приспособила под чашки половинки разрезанной бутылки, я же свою долю получил прямо в той жестянке, в которой он варился. Ложек у нас не было, и пришлось пить суп прямо через край. Глотая горячую, недосоленную похлебку, я понял, что не желаю знать, из чего это сварено. Главное, что это согрело и насытило мой бедный желудок, и я снова могу думать еще о чем-то, кроме еды. Кстати, нужно поблагодарить Тези, это она хорошо придумала.
— Спасибо, Тези, было очень вкусно! — от чистого сердца похвалил я.
— А это было хоть немножко похоже... — застенчиво пробормотала она и смолкла.
— Похоже на что, Тези?!
— Ну на это, на грог? — Окончательно смутилась девушка.
О великий космос, а причем же тут грог? Но непривычно стеснительная Тези, похоже, ждет ответа. Да что же я пропустил то?!
— А откуда ты знаешь про грог? — пытаюсь осторожно вникнуть в ситуацию.
— Кен объяснил, — честно признается она.
— Это Кен тебе сказал, что так варят грог?!!! — стиснув зубы, чтоб не захохотать, уточняю я.
— Ну да. — Начинает что-то подозревать Тези.
— А зачем тебе вообще понадобился грог?!
И тут вдруг взрывается Кен:
— Да это не ей, это тебе зачем-то понадобился этот дурацкий грог!- чуть ли не с ненавистью кричит он.
— Мне — грог?!!!
И только тут я вспоминаю фразу, которую брякнул, засыпая на холодном песке. А Тези значит запомнила и решила порадовать меня, дурака.
— Но почему Кен, ты выдал ей такой идиотский рецепт? — я тоже кричу на него.
— А как я мог объяснить ей, что туда нужно налить ром, если она его никогда в жизни не видала? — не сдается Кен.
Мы орали друг на друга, выплескивая накопившуюся негативную энергию и наверное, не скоро бы перестали, если б Тези, отвернувшись, не сказала тихо и разочарованно:
— Так значит, это было совсем не похоже на грог...
И тогда я сразу опомнился. Не знаю почему, но больше всего в жизни я ценю в людях желание делать добро другим. Может потому, что у меня самого это не всегда получается. И то, что Тези хотела порадовать именно меня, почему-то оказалось очень важным. Поэтому я повернул ее к себе и сказал ей откровенно:
— Понимаешь Тези, ты сварила не грог, а суп. Но это даже лучше, потому, что именно такой суп варит моя мама и я его очень люблю.
Она внимательно посмотрела мне в лицо и недоверчиво спросила:
— Это правда?!
— Самая что ни на есть! — клятвенно подтвердил я.
Ее глаза довольно засияли, она сразу стала очень хорошенькой и, застеснявшись, кинулась разбирать сваленные кучкой припасы. Но вдруг, что-то вспомнив обернулась и спросила:
— Арт, а что такое штаны?!
Я открыл было рот, спросить, а кто ей про штаны? — как вспомнил! И не мог больше сдерживаться. Я рухнул на песок, и хохотал до колик в животе. А рядом валялся и хохотал Кен. Тези немного постояла, обиженно глядя на нас, а потом села и сказала:
— Не понимаю, что смешного я спросила?! — чем вызвала новый приступ хохота. И тогда она сказала: — Вот дураки! — и засмеялась сама.
Когда, отсмеявшись, я уселся возле бутылочки, светящейся зеленым светом, сам собой задался интересующий меня вопрос:
— Интересно, что там сейчас, день или ночь?!
Кен пожал плечами. Часы у нас низране отобрали сразу, как только нас нашли, как впрочем и все остальное. С нас сняли даже одежду и обувь, оставив нам только белье. Конечно, аборигены вряд ли могли догадаться, что самые обыкновенные на вид часы местного производства вовсе ими не были. На самом деле это были закамуфлированные под местные приборы многофункциональные индивидуальные коммуникационные устройства — мику. В нашем мире это был мягкий теплый браслет со слабо светящимся экранчиком. Уже много десятилетий ни один житель с планет содружества не мог обходиться без мику. Его надевали едва родившемуся ребенку и с тех пор он регистрировал все биохимические и физиологические изменения, происходящие в организме. В случае необходимости мику мог сделать стимулирующую или успокаивающую подпитку своему подопечному. Кроме того, мику был календарем и часами, компьютером и рацией, компасом и сторожем. И вот этого то незаменимого друга мы были теперь лишены. Разумеется, если нам удастся вернуться домой, наши верные мику тут же нежно прильнут к левому запястью. Дело только в том, что без мику вернуться домой неизмеримо сложнее. Точнее, практически невозможно. Я постарался вздохнуть как можно незаметнее, и тут Тези, рассматривающая какой то пузыречек, сказала:
— Сейчас ночь.
— Откуда ты знаешь?
— Вот посмотри — она протянула мне пузырек. — Днем шаи спит. Сквозь стекло был хорошо виден беспокойно бегавший по стенкам маленький жучок.
— Так у нас сейчас темно, вот он и думает, что это ночь, — засомневался я. Тези рассмеялась:
— Вот подожди, наступит день, тогда посмотришь!
— Да где ты его взяла? Неужели с собой таскала?! И сколько там у тебя еще таких сюрпризов?!
— Нет, я его не таскала с собой, — серьезно ответила она, — я его ночью в кустах поймала, все низране знают, что шаи только ночью поймать можно.
— И сколько он может прожить в пузырьке? — заинтересовался Кен.
— Если его кормить, то долго, — успокоила Тези — и нерешительно спросила, — А иголка и нитки это сюрприз?!
— Сюрприз конечно, — успокоил я — а что ты шить собираешься ?
— Вы только не смейтесь, если бы вы мне объяснили, как устроены штаны, я бы могла сшить из балахона. — Выпалила она и выжидающе уставилась на нас с Кеном.
Ох, Тези, не дави на больное! Сколько раз, карабкаясь в гору, я мечтал иметь самые поганые штаны вместо длинного мешка с широкими рукавами и капюшоном. Подол все время путался под ногами, и его приходилось пли придерживать руками или подтыкать за пояс.
— Можно попробовать. — Заявил вдруг Кен.
Я уставился на него. Лично для меня пошив чего-либо — дело темное, как черная дыра. Но если Кен желает — может попробовать на своем балахоне. О чем я немедленно и заявил во всеуслышание, добавив, что если у них получится, — я тоже готов пожертвовать свой балахон.
Процесс изготовления штанов Кену запомнился мне как сложный ритуальный обряд. Тези с откинутым капюшоном и подвернутыми рукавами и Кен, завернутый в подпоясанную веревочкой пленку, что-то рисовали сначала на песке, потом на расстеленном балахоне Кена. При этом бессчетно измерялся веревочкой Кен, так что мне даже стало казаться, что вся эта комедия со штанами и затеяна только для того, чтобы тонкие руки Тези прикасались к его телу. Потом последовали сложные расчеты типа — две четверти и три пальца, от которых я как-то заскучал и незаметно для себя уснул.
Вновь проснулся я совершенно отдохнувшим и полным сил. Кен сидел у светильничка и что-то чертил на песке. Тези, завернувшись в пленку, спала, прижавшись к моему боку. То-то я немного согрелся во сне. Стараясь ее не разбудить я осторожно откатился в сторону и попросил Кена показать результат швейного эксперимента. Кен поднялся во весь рост и гордо продемонстрировал свой новый наряд. Знатоки брючного производства нашли бы сотню недостатков в сооружении, выглядывающем из — под обрезанного по бедра балахона Кена, затянутого ремнем. А я чуть не задохнулся от зависти. Мешковатые. Кривоватые.
