нареканий. Но выполнить это оказалось не так легко. После долгих поисков, я нашел его канцелярию, но увидел, что его ожидают с докладами человек 10–12.
Вслед за мной пришел крайне взволнованный директор «Казачьего банка», которого я встречал еще в Толмецо. Он заявил, что он должен идти с докладом вне очереди, по чрезвычайно важному и срочному вопросу. Отведя его в дальний угол комнаты, я спросил его о причине такого его нервного состояния. Он рассказал мне следующее: Не больше получаса тому назад, к «Казачьему банку» подъехал английский грузовик с 4-мя солдатами и одним сержантом и, ссылаясь на распоряжение своего начальства, взяли от него ключи от кассы, заперли ее, а затем, погрузив на грузовик, куда-то увезли. Его протесты и заявление, что это не есть казенные деньги, а частные — казачьи сбережения, никакого впечатления на них не произвели. Они смеялись и, как он мог понять, говорили, что деньги казакам не нужны. Больше всего его мучила мысль, как его доклад примет Доманов. Он опасался, что последний поставит ему в упрек, почему он не вызвал Казачий караул или не принял каких либо иных мер, чтобы спасти кассу. Хотя этому факту я и придавал весьма важное значение, однако, должен сознаться, что будучи в Лиенце новым человеком, я никак не мог найти нужное и правильное ему объяснение. Но через день, т. е. 28-го Мая, когда офицеры были вызваны на «сообщение» английского генерала, а в действительности, увезены в Шпиталь, в лагерь, обнесенный колючей проволокой и тщательно охраняемый большим караулом, с установленными повсюду пулеметами, — можно было найти соответствующее обоснование. Надо признать, что это являлось одним из звеньев строго продуманной подготовки выполнения Ялтинского соглашения. Здесь было принято во внимание, что на «сообщение» вход «бесплатный» и на казенный же счет будет произведена доставка несчастных жертв до Шпи-таля и дальше в советскую зону. В этом случае, деньги им, конечно, были не нужны. В силу таких соображений было очевидно решено, своевременно отобрать собственные казачьи сбережения, дабы они не сделались случайной добычей австрийцев, как показали факты, весьма падких до чужого добра.
По словам директора банка в кассе находилось около 6 миллионов немецких марок и столько же миллионов итальянских лир, что в данное время составило бы ценность свыше 200 000 долларов. Я учитывал, что доклад директора банка займет много времени, а главное, сильно расстроит Доманова, а потому решил явиться к нему на следующий день. Отправившись осматривать город, я несколько позднее увидел Доманова на улице и представился ему. Встретил он меня сухо, говорил рассеянно и я заметил, что он был чем-то озабочен и взволнован.
В этот же день я узнал еще одну, очень печальную новость, оставившую на мне необычайно тяжелый осадок. Мне рассказали, что часов около 3-х дня в гостиницу, где жил Ген. Шкуро, приехавший тремя днями раньше в Лиенц, прибыл английский офицер. Он предложил Ген. Шкуро, а также бывшим с ним трем офицерам его штаба, собрать их вещи и поехать с ним туда, где теперь будет находиться его штаб. В этот момент у Ген. Шкуро случайно был Майор Г. Благодаря знанию английского языка, он очутился в роли невольного переводчика. По его словам, английский офицер не хотел сказать или действительно не знал, чем вызывается распоряжение о переводе Ген. Шкуро в «другое место». Достойно внимания, что только сам Ген. Шкуро угадал или предчувствовал истинный смысл этого предложения. Прощаясь с Майором Г., Ген. Шкуро заплакал и сказал: «Я чувствую, что меня выдадут советам.» Однако, никто из присутствующих не разделял мнение Ген. Шкуро. Все считали, что при таком дружеском и корректном отношении англичан к казакам, смешно предполагать, что либо подобное. Такова была точка зрения и С. Н. Краснова, которому Майор Г. подробно рассказал случай с Ген. Шкуро. Семен — Николаевич категорически утверждал и не допускал и мысли о возможности какой то выдаче советам, ибо отношение англичан к казакам столь прекрасное, что лучше и желать нельзя. Но, как известно, в своем предчувствии Ген. Шкуро не ошибся.
Когда казачьи офицеры были привезены в лагерь Шпиталь, то гам уже находился Ген. Шкуро. Он был в крайне подавленном состоянии духа, в ожидании своей страшной участи.
Эти новости глубоко меня потрясли и я вернулся в барак совершенно расстроенным, крайне сожалея, что я был столь неосмотрителен и приехал в Лиенц. Здесь, до глубокой ночи, я беседовал с Семен Николаевичем[25] и офицерами бывшего Гл. Управ. Каз Войск. Я надеялся, что они помогут мне разобраться в обстановке и дадут обоснованное объяснение только что имевшим место фактам. Но, скажу откровенно, мои расчеты не оправдались. Таким фактам, как отобрание англичанами казачьей денежной кассы или насильственному водворению куда то Ген. Шкуро, они серьезного значения не придавали, считая это возможным недоразумением и преувеличенным страхом Ген. Шкуро. Все они, как мне казалось, были довольны настоящим положением. Они хвалили английское продовольствие и ценили отношение англичан. Озабочивала их только неизвестность их дальнейшей судьбы. Касаясь Доманова, они не особенно лестно о нем говорили, жалуясь, что он по прежнему враждебно относится к бывшим чинам Глав. Управ. Каз. Войск. Он выселяет их из штабного барака и пользуется каждым случаем, чтобы уменьшить им число продовольственных пайков.
Из всего того, как они рисовали мне жизнь в Лиенце, у меня сложилось представление, что казачий стан уже приспособился к новым условиям жизни и что его положение мало изменилось. Переменились только хозяева: раньше были немцы, теперь стали англичане. Была разница в том, что боевые казачьи части прежде вели борьбу с партизанами, а сейчас они производили занятия мирного времени, но, правда, без оружия. В остальном все как будто бы, оставалось по прежнему. Существовал, как и раньше, штаб Доманова, но в уменьшенном виде, без оперативного отделения. Если прежде с вопросами продовольствия, обмундирования, расквартирования, снабжения бензином и другими требованиями обращались к немцам, то теперь все бумаги о нуждах казачьего стана направлялись по адресу английского Майора Девис, коменданта г. Лиенца. С внешней стороны такое суждение быть может и правильно, но с внутренней, психологической, конечно, нет. Раньше все жили глубокой верой, что, если военное счастье повернет на сторону Германии или она заключит сепаратный мир с Западными союзниками, то, в результате — свержение коммунистической власти неминуемо и, значит, все смогут вернуться на Родину. Теперь это отпало. Теперь каждого неотступно преследовал и терзал назойливый и неразрешимый вопрос: что же дальше будет с нами?
Весьма важно привести еще одну интересную и очень характерную деталь. Многие офицеры, в том числе и С. Н. Краснов, желая подчеркнуть доброжелательное отношение англичан, ссылались на новое их распоряжение, в силу которого, с завтрашнего дня, т. е. с 27 Мая, все казаки перечисляются на усиленное довольствие и будут получать полный английский паек.
Действительно, утром следующего дня, будучи гостем коменданта штаба Майора П., я получил весьма обильный за&трак, каковой, в сущности, был достаточен почти на два дня. Но радость получения усиленного продовольственного пайка продолжалась недолго. Уже около 10 часов, утра она была омрачена английским распоряжением. Всем офицерам без исключения, было приказано немедленно сдать оставленное им ранее оружие, т. е. револьверы. Эта весть молниеносно разнеслась по казачьему стану. Начались своеобразные толкования, предположения и догадки.
Невозможно передать, как каждый, с кем мне пришлось говорить по этому поводу, по своему объяснял это распоряжение. Скажу лишь, что только одиночки, как редкое исключение, если еще и не угадывали истинную причину отобрания оружия, то скорее инстинктивно чувствовали, что за ним кроется что-то таинственное, не предвещающее ничего доброго. Возможно, что известную роль в усыплении подозрительности офицеров, сыграло распоряжение об увеличении продовольственного пайка и, тем самым, облегчило, англичанам выполнение их коварного замысла. Целый день эта тема горячо обсуждалась. Но мне не пришлось слышать, чтобы кто-нибудь высказал предположение, каковое отвечало бы действительной цели этого распоряжения.
Значительную часть дня я провел в поисках комнаты, почему мой визит П. Н. Краснову отложил на завтра.
28 Мая был дивный, теплый солнечный день. Около 10 часов утра я вышел на двор и сел на каменный забор у дороги, проходившей непосредственно у барака. Дорога поднималась в гору. Издали я увидел спускавшегося по ней С. Н. Краснова. Одновременно, с другой стороны, поднимался в гору какой-то офицер. Около меня они встретились. Офицер, видимо, один из адъютантов Доманова, приложив руку к козырьку, сказал Ген. С. Н. Краснову: «Г-н генерал, Атаман приказал передать Вам, чтобы Вы в час дня были на площади перед штабом. Все офицеры должны ехать на «сообщение» английского генерала[26]. На это Семен Николаевич спросил: «А Генералу Краснову это известно?» — «Так точно, Г-н генерал», — ответил офицер. «К Ген. Краснову послан специальный курьер.»
