Роща да роща, а что в ней проку? Только помещение испортите. Ты, Семен, ни беса в этом деле не смыслишь, — закончил дед Митрий и победоносно глянул на ребят.
— Верно он говорит, — вставил дед Степан.
Офицер колебался. Видимо, доводы старых плотников подействовали на него.
Конечно, ни старики, ни хлопцы еще не могли предположить, чем закончится эта забастовка и как поступит в этом случае начальник жандармерии. Одно для всех было ясно, что Романенко потерпел поражение. Пусть этот прохвост знает, что они его не признают за начальника.
Романенко видел ехидные взгляды стариков и явно издевательские гримасы хлопцев. Он то бросал злобный взгляд на бунтарей, то вопросительно глядел на офицера, ожидая, как тот поступит. Ему хотелось настоять на своем, чтобы эти непокорные люди были жестоко наказаны.
Анушку оглядел рощу и задумался. Видно, ему в самом деле стало жалко этой поистине красивой рощи в центре села против его резиденции.
— Хорошо, — сказал он, — я разрешаю вам брать лес там, — он указал за речку.
Офицер молча постоял несколько секунд и, заложив руки за спину, приподнялся на носках.
— А все-таки, кто же из вас зачинщик?
— Все мы, — ответил дед Степан.
— Ах, все-е-е!
— Врет он, господин локотенент, начал вон тот белый, — поспешил вставить Романенко.
— Какой белый?
— Гречаный, выйди! — крикнул Семён. Парфентий шагнул вперед.
— Это ты против меня бунт поднял? — как бы шутя спросил офицер. — Ну что же, мне не хотелось с первой встречи ссориться, но ничего не поделаешь, дисциплина, — развел он руками. — На первый раз легкое наказание: всем по пяти плеток, а этому белому — десять.
— Слушаюсь! — ликовал Романенко.
— За оскорбление Семена еще две плетки.
— Он ударил меня, — сказал Парфентий.
— Он имеет право.
— Какое?
— Он начальник полиции.
На пороге двери Анушку обернулся.
— Не будете слушаться, буду наказывать еще строже.
Глава 9
ВОЗВРАЩЕНИЕ
В непроглядную августовскую ночь у садовой калитки крымской школы остановились две женщины, молодая и пожилая. С ними была маленькая девочка, робко жавшаяся то к одной, то к другой.
Женщины долго стояли, чутко прислушиваясь.
Кругом царила такая тишина, будто все было погружено в тяжелое раздумье.
— Что делать, мама? — шопотом спросила одна другую.
— Не знаю, Шура, — горестно вздохнув, ответила мать, — нужно пойти.
— Страшно.
— Выбирать нам нечего. Куда мы теперь! Молодая шагнула к калитке, но отшатнулась.
— Иди же, — настойчиво прошептала мать.
— Боюсь я, а вдруг…
— Экая ты. Пусти, я сама пойду, — с сердцем произнесла пожилая и, отстранив молодую, исчезла в темноте двора.
— Мама, мы опять дома? — тихо спросила девочка.
— Дома, — неуверенно ответила молодая женщина.
— А тато тоже будет дома?
— Тише, Леночка, сейчас ночь и громко говорить нельзя чужие дяди услышат.
Девочка смолкла. За последние дни она наряду со взрослыми испытала много горя Она видела что чужие дяди, о которых сейчас говорила мать, убивали людей.
И теперь, когда ей снова напомнили о них, она вся ежась в комочек, прильнула к матери и терпеливо ждала.
Через некоторое время пожилая женщина вернулась.
— В школе ни души. Я все замки ощупала. Квартира наша тоже на замке. Ключ на месте, — она облегченно вздохнула и добавила: — значит, Володя был здесь.
С минуту обе женщины молчали. Каждая из них думала, где теперь их Володя, и знает ли о том, что они — вернулись?
— Пойдем, Шура, хоть ночь переночуем, а там… будь что будет.
Они вошли в темную квартиру, не зажигая света, отыскали кое-что из оставшихся старых вещей, чтобы постелиться, и как подкошенные повалились на пол.
Сон не шел. Горькие, тягостные думы о завтрашнем дне не давали сомкнуть усталые глаза. Крепко и безмятежно спала Леночка, для которой «завтра» еще не существовало.
Утром чуть свет к ним вошли трое людей. Один из них был крымский печник дед Илья Паламарчук, остальные двое — незнакомые. Все трое в замешательстве остановились у порога.
— Да тут, оказывается, живут люди, — удивленно протянул забрызганный белилами молодой парень с ведерком в руке.
Дед Илья нерешительно поздоровался.
— Как же быть, Александра Ильинична? — спросил он.
— А что такое, Илья Севастьянович?
— Да вот… приказано начать тут ремонт, — нерешительно объяснил печник, оглядывая потолок и стены комнаты. Его смущало присутствие здесь семьи Владимира Степановича Моргуненко, которого уважало все село И он сам, Илья Паламарчук.
— Для кого же эта квартира? — спросила Александра Ильинична.
— Говорят, для агронома.
— Какого агронома?
— Да этого… Николенко, — дед Илья не назвал его по имени и отчеству, вопреки заведенным сельским правилам.
— Зачем ему понадобилась эта квартира? У него свой хороший дом здесь.
— Не знаю, Александра Ильинична, так было приказано.
— А кто приказал?
— Начальник румынский.
Александра Ильинична хорошо знала агронома Николенко. Он так же, как и они, несколько лет работал в Крымке. Нередко заходил он к ним на чашку чая и был в числе товарищей Владимира Степановича. И вот теперь вдруг для Николенко отделывается эта квартира. Что бы это значило?
— Что же, нам уходить надо? — спросила Моргуненко.
— Да нет… я не знаю, как тут быть… я ведь думал, что нет никого, я бы… вы уж извиняйте, Александра Ильинична. Я пойду, скажу, что, мол, там люди.
Дед Илья был так смущен и растерян, что, уходя, забыл свой завтрак, завернутый в белую тряпицу.
— Вот так-то, Андрей Игнатьевич. Семью друга на улицу, а сам… Квартира понравилась…
— Погоди, мама, — перебила Александра Ильинична, — что раньше времени говорить. Ничего еще неизвестно. Они знают, что мы уехали из Крымки и квартира осталась пустой. Только непонятно мне, почему Николенко? Неужели… Не может быть, чтобы Андрей…
Вскоре пришел сам агроном Николенко. Он неловко, сухо поздоровался.
