До самого ближайшего села в эту сторону было не меньше шести километров. В противоположную, северную сторону большим пространством сбегал к долине реки Кодымы пологий, пересеченный небольшими холмиками и овражками склон. Дальше склон выравнивался, переходил в массив молодого лиственного леса. Он тянулся вдоль берега Кодымы почти до самого села Кумары. А там, дальше простиралась степь до самой Саврани.
Сейчас все это было задернуто крутящейся снежной пеленой, от земли до неба, от края и до края.
Крымские подпольщики хорошо знали, что этот участок железнодорожной линии не охраняется. Самый ближний жандармский пост, состоящий из четырех солдат, находился от участка взрыва на расстоянии двух километров. Пост охранял маленький деревянный мост через узенькую балочку, многоводную в период весенних разливов. Изредка, раз или два в сутки, вдоль линии проходил румынский патруль. Но предварительная разведка установила, что он патрулировал только днем, да и то в хорошую погоду. В такую непогодь, какая была сегодня, ребятам нечего было опасаться.
Четверо юношей шли вперед к намеченной цели, не чувствуя усталости, не ведая страха.
Так шагали они долго, останавливаясь иногда, чтобы перевести дыхание, и снова шли, пока не оборвался путеводный ветер. Стало удивительно тихо, будто зашли они за высокую, непроницаемую стену. Путники остановились. Впереди, почти отвесно, встал крутой откос. Вьюга намела сюда, в затишье, могучие сугробы.
— Пришли, — шепнул Парфентий товарищам и сам почувствовал, как сердце изменило свой ритм. Оно медленными, но сильными толчками отдавалось в груди, в лопатках, в затылке, в кончиках пальцев на руках. Под тапкой на висках, готовый вырваться из-под кожи, хлестал крупный пульс.
«Как барабанит, — подумал Парфентий, — должно быть, шел, запыхался. А может, от страха у меня так? Нет, не страшно на душе, а как-то особенно легко и просторно. Это сердце старается послать по жилам больше крови, больше отваги».
И как бы в продолжение мысли Парфентия. Митя Попик взял его за руку и приложил к своей груди.
— Слышишь, Парфень, как стучит?
— Чего оно так?
— Радуется, что от взрыва, который мы сделаем, нашим станет легче на фронте.
— Ты угадал, Митька, — чуть не вскрикнул Парфентий, ударив Митю по плечу, — до чего верно! А у тебя как с сердцем, Миша? — спросил он Клименюка.
— У меня? Сейчас скажу, — Миша приложил руку к своей груди. — Сердце, как хорошо, что ты такое…
От души посмеялись мишиной шутке. Но шутка была быстра как птица, коснулась легким крылом и улетела.
— Так, — произнес Парфентий. И это «так» мгновенно сняло с лиц озорные улыбки. — Вы постойте здесь, а я поднимусь наверх.
Парфентий выбрался на насыпь. Здесь на открытом месте ветер свистел, шипели снега. Монотонно гудели где-то близко невидимые провода. Парфентий прополз вдоль полотна, ощупывая руками рельсы. Кое-где, между рельсами, тянулись поперек маленькие, упругие сугробики.
Выбрав место поудобнее, где не было снега на полотне, Парфентий свистнул товарищам.
— Одну ямку вот здесь, а вторую подальше. Зря не мотайся по линии, а ложись и копай. Да не спешите, времени хватит, надо сделать как следует.
— Идем, Миша, со мной.
— А мы здесь, под второй рельс, чтобы оба сразу рвануло.
Медленно поддавалась под ножами мерзлая земля. Рукавицами отгребали набитые комочки.
— Парфень, глянь-ка, — толкнул Миша Парфентия, — Что это?
— Где?
— А вон, шевелится, видишь?
— Не вижу.
— Да вон же, — Миша показал, — двигается!
— Вижу, замри, — шепнул Парфентии.
В нескольких шагах, на самом краю насыпи, виднелась бесформенная белая куча. Ее можно было принять за снежный бугорок. Но бугорок исчез.
— Оружие наготове, — в самое ухо Мише шепнул Парфентии, — ползи, скажи Мите, чтобы был начеку. Быстро!
Парфентии приник к земле. Он, не сводя глаз, следил за загадочной белой кучей. Палец его лежал на холодной собачке револьвера. Так длилось несколько секунд. От напряженного взгляда стало больно глазам. И вдруг белый предмет появился снова. Парфентии нажал курок. Хлопнул выстрел и кучи не стало. И, будто в ответ на его выстрел, неподалеку треснул другой, за ним истошный смертный крик и дикое протяжное: — Сдава-а-а-айсь!
Парфентии бросился к краю откоса и прыгнул в сугроб. Через него с криком «стой!» перелетела огромная, белая глыба и бухнулась ниже. Парфентии в упор выстрелил в барахтающуюся глыбу. Она издала какой-то невнятный, скрипучий звук и умолкла, смешавшись со снегом. Отстегнув от пояса лимонку, Парфентии бросился туда, где в белой метельной каше разгоралась борьба. Он различил трех товарищей, которые отступали к краю откоса, отстреливаясь от наседавших на них фигур. Их было семь.
Сквозь треск выстрелов и шум вьюги слышны были ясно различимые слова:
— Сдавайся живьем!
— Сдавайся, вам говорят!
— Стой, бандиты!
«Предательство!» — пронеслось в голове Парфентия. Не было сомнения, что эти загадочные люди, появившиеся здесь внезапно, были жандармской засадой. Но нет, партизаны не отдают свою жизнь даром.
Парфентии заметил, как две крайние фигуры отделились от полукруга, охватывающего хлопцев, и бросились в обход, чтобы отрезать им путь к отступлению.
Решали мгновения. Парфентии бросил навстречу бегущим гранату. Треск взрыва на секунду смешал все. Двое бежавших потонули в густом черном облаке дыма.
— Ложись! — крикнул Парфентии товарищам. Те залегли. Он бросил через них вторую гранату.
Товарищи последовали примеру Парфентия. Блеснули вспышки гранат, и все место, где только что находились жандармы, задернулось черной пеленой.
— Митя ранен, — сказал Парфентию Миша Кравец.
— Давайте вниз и быстро вдоль линии. Я догоню, — приказал Парфентии.
Еще некоторое время он оставался на насыпи, прикрывая отход товарищей, чтобы дать увести раненого. Но жандармы больше не преследовали. Дым над полотном смешивался со снегом, редел и рассеивался. Хрипло стонал раненый жандарм.
С другой стороны насыпи беспорядочно стреляли отступающие жандармы.
Парфентии догнал товарищей.
— Передохнем минуту.
— Дали мы им духу.
— Если бы не гранаты, не уйти нам отсюда.
— А мои целы остались, — с горечью сказал Дмитрий.
— Тяжело ранен, Митя?
— Не знаю.
— Куда?
— В руку. Вот здесь, выше локтя.
— Надо перевязать. Рукав снять можешь?
— Нет, не могу.
— Больно?
— Боли сгоряча не чувствую, но рука не слушается.
