кровати в углу, свернувшись в комочек, сидела Танюша. Она видела, как достойно и гордо, с полным сознанием своей правоты вел себя брат. И ей было стыдно плакать, хотя и жалко, невыносимо жалко Митю. Но он герой, а героев жалеть как-то не принято: Жалеют слабых, а герои сильные, и им должно быть очень обидно, когда их жалеют.
Так думала сейчас Таня, глотая один и тот же подступавший к горлу тяжелый комок. Ей, на тринадцатом году жизни, впервые довелось самой так близко и так обнаженно увидеть звериное лицо захватчиков, против которых борется сейчас Красная Армия, весь советский народ, а вместе с ними её брат с товарищами.
— Ты занимаешься этим самым радио? — спросил Дмитрия Антон Щербань.
— Никакого радио я не знаю.
— Не притворяйся, показывай, где оно у тебя.
— У меня нет радио.
— Мы знаем, что есть.
Митя промолчал.
— А если найдем? — зло прищурив глаза, спросил Щербапь.
— Ищите.
— Идем. — Антон повел Дмитрия через сени в порожнюю хату.
— Дайте ему накинуть что-нибудь, ведь холодно там, не топлено, — взмолилась мать.
— Поздно ты, мать, хватилась. Раньше надо было думать. А теперь петлю ему на шею накинуть, а не одежду. — Щербань остановился у порога и взглянул на Никифора. — Забыл ты видно, Никифор, наш с тобой разговор. По добру говорил я тебе, что испортит тебе жизнь сынок твой. Не послушал тогда, вот и… — он неопределенно махнул рукой и толкнул Дмитрия в сени.
Танюша прошмыгнула следом и притаилась в углу за дверью.
— Тут, что ли, радио спрятано, говори!
— Я уже сказал, что у меня ничего нет.
— Что ты отпираешься, ты! — Антон схватил пятерней Дмитрия за лицо. — Шайка вся ваша раскрыта, приятели твои арестованы, пойдешь — сам увидишь. Если скажешь в открытую, тебя простят.
— Ищите, — решительно сказал Митя. Порожняя хата, превращенная на зиму в кладовую и амбар вместе, не топилась. Как и во всех долго истопленных зимой жилищах, стены хаты были покрыты синеватым мохнатым инеем. Толстым узорчатым слоем иней лежал на стеклах маленьких окошек, на металлических предметах. Все эти издавало пронизывающий холод. Но Дмитрий находился сейчас в таком состоянии, при котором не воспринимаются ни холод, ни жара, ни даже физическая боль. Лишь одна неотступная мысль раскалывала его горячую голову. Это была мысль о том, правду ли говорит Антон Щербань, будто все комсомольцы-подпольщики уже арестованы. Все, что угодно, но только бы не это. Они должны быть на свободе. Пусть уж с ним делают все, что захотят.
Жандармы рылись везде, переворачивали по несколько раз бочки, мешки, перекатывали огромные тыквы, лежащие на соломе, скребли штукатурку со стен и потолка, ковыряли земляной пол, все искали проводку.
В углу уже несколько лет стоял небольшой кухонный столик. В его ящиках и помещался митин склад. Чего тут только не было! Моточки электрических и телефонных проводов и кружки изоляционной ленты, выключатели и возможные ролики, поршни и цилиндры автомоторов, разобранные магнето, медные пластинки с просверленными дырочками и без дырочек, шурупы, гайки, ручки от рубильников, медные трубочки и многое другое.
Жандармы опрокинули тяжелый столик, рассыпали по полу все содержимое.
Один из жандармов поднял завернутую в листок из старой тетради какую-то вещичку и развернул ее. Это была лампа от радиоприемника.
— Это что? — спросил жандарм.
— Это старая, негодная лампа, — ответил Дмитрий.
— Старая?
— Да, старая. У меня до войны был радиоприемник.
— До войны? — жандарм ударил носком сапога в бедро Дмитрия.
Митя пошатнулся и тихо опустился на колени. За дверью в сенях глухо крикнула Таня. Рыжеусый капрал два раза ударил Митю ногой и крикнул:
— Все в жандармерию!
— Никифор! — крикнул Антон. — Дай мешок.
Никифор принес мешок.
— Складывай все сюда, — приказал Щербань Дмитрию.
Митя собирал рассыпанные по полу предметы. Всякий раз, когда он нагибался, чтобы поднять какую- нибудь вещь, он чувствовал сильное головокружение и острый приступ тошноты. Ему казалось, что вот-вот, еще секунда-другая, и он потеряет сознание. В глазах стоял туман, предметы троились и часто Митя ошибался, хватая вместо предмета просто воздух.
Мешок был почти полон, но рыжеусый приказал класть в него еще и еще, будто только для того, чтобы задавить Дмитрия непосильной тяжестью.
— Ну, довольно, хватит, — произнес, наконец, капрал.
— Дай ему ватник, что стоишь? — крикнул Тане Антон.
Таня принесла куртку и помогла брату одеться.
— Давай!
Митя попробовал поднять мешок, но не мог даже оторвать его от земли.
— Га, партизан! — оскалился рыжеусый, и остальные двое солдат засмеялись.
Капрал что-то сказал жандармам по-румынски, те быстро вытряхнули из мешка половину содержимого и остальное взвалили Мите на спину.
— Давай, пошел! — скомандовал капрал, подталкивая Дмитрия через порог сеней.
Глава 4
ПРЕФЕКТ НЕДОВОЛЕН
— Ну, как? — спросил Анушку жандармов после того, как по селу были произведены обыски. — Кроме этих двоих никого и ничего больше не нашли?
— Нет, домнул локотенент, все село наизнанку вывернули. Раздевали не только молодых ребят, а и стариков и даже некоторых девчонок.
— Так, — невнятно пробормотал офицер.
Этот результат был малоутешителен. Такое крупное дело, специальный наряд жандармов из Голты, и вдруг только двое арестованных, от которых локотенент Анушку ничего не мог добиться. Ни лестью, ни обещаниями помилования, ни угрозой смерти он не вырвал у них ни одного нужного слова.
Брошенные в холодную камеру, измученные комсомольцы молчали. В руках у Анушку был только один кончик нити, за который, как ему казалось, он крепко ухватился. Это раненый Дмитрий Попик. Но Дмитрий ничего не сказал.
Михаила же Клименюка жандармы схватили потому, что при осмотре у него обнаружили небольшую ссадину на пальце руки. Это не было верным основанием считать Мишу замешанным в ночном налете. В самом деле, мало ли чем мог поцарапать себе руку сельский хлопец. Может быть и вправду, как он утверждает, вчера рубил дрова и ссадил палец.
Все это было так сложно, что Анушку решил доложить вышестоящим властям.
Он попытался созвониться с Голтой, чтобы сообщить обо всем префекту, но телефонная связь с городом была прервана. Нужно было спешить. И локотенент Анушку поехал в Голту верхом.
В приемной уездного префекта толпилось много всякого народу. Жандармские чины проходили в кабинет без очереди. В углу, откуда исходил резкий запах нафталина, шептались двое русских. Они были
