Парфентий опустился на колени и стал в темноте нащупывать лежащих на полу товарищей.
— Митя, Миша, вставайте…бежим отсюда скорее! — горячо повторял Парфентий, помогая товарищам подняться.
Но Дмитрий с Михаилом настолько были измучены, что совсем не могли двигаться. Тогда, подхватив их под руки, освободители вывели их на улицу и дальше в рощу.
Едва они сделали несколько шагов, как вслед им щелкнул выстрел, затем другой…
И вдруг Парфентий почувствовал жгучую, пронизывающую боль в ноге. Но, не обращая на это внимания, он продолжал тащить Дмитрия вглубь рощи и ниже к речке. Одна мысль, одно желание поглощало его — подальше уйти, поскорее скрыться из виду. Парфентий видел, как рядом, тяжело дыша, нес на себе Мишу Клименюка Михаил Кравец.
У берега, в заснеженных камышах, они приостановились. Отсюда начинался лес.
У клуба слышались крики, выстрелы. Это, отстреливаясь от подоспевших полицейских, уходила в другую сторону прикрывающая четверка Юрия Осадченко к которой примкнули Андрей с Соней.
— Всем четверым вместе нам держаться нельзя, нужно рассредоточиваться, — сказал Гречаный. — Ты, Михаил, уводи Мишу и спрячь его понадежнее, а я пойду с Дмитрием.
— Я понесу Мишу к себе домой.
— Только подальше от села, идите стороной.
И только, когда остались вдвоем, Парфентий заметил, что Дмитрий был без верхней одежды.
— А где твое пальто, Митя?
— Осталось там, — он указал в сторону жандармерии, — Анушку сорвал его с меня. Он думал, что я так скорее все расскажу ему. Но он ошибся, Парфень.
Парфентий снял с себя ватный пиджак и укутал товарища.
— У тебя жар, Митя, ты погибнешь раздетый. В рукава можешь одеть?
Дмитрий попробовал.
— Нет, рука не действует.
— Больно?
— Горит и не слушается.
Парфентий стиснул зубы. Митину боль он ощущал сильнее, чем боль собственной раны.
— Я тоже ранен. Вот сюда, в ногу, — признался Парфентий, нащупав рукой холодное, липкое место у бедра.
Митя забеспокоился.
— Как же теперь, Парфень? Эх, еще я тут…
Не хотел говорить Парфентий товарищу о своем ранении. Он понимал, как это огорчит Митю. Но не выдержал. Хотелось в эту минуту тяжелых испытаний быть во всем ближе к своему самому дорогому другу. Ему казалось, что кровь, пролитая вместе, еще сильнее свяжет их братство.
— Пустяки, Митя, моя рана свежая и еще совсем не болит. Главное — мы на свободе. Вот только нам с тобой первым делом нужно перевязать раны да немного придти в себя.
Парфентий думал, куда можно сейчас пойти. Он видел, что Дмитрий очень слаб. Рана, ожоги от сигары на лице, холодная камера и пытки допросов довели Митю до полубредового состояния. Поэтому прежде всего нужно было дать ему помощь, тепло и хоть короткий отдых.
— Ты можешь идти?
— Могу.
— Пойдем помаленьку, — шепнул Парфентий, — а то закоченеем. Да и на улице оставаться опасно.
— А куда пойдем, Парфень? — одними губами спросил Дмитрий. Он сейчас был готов на все.
Парфентий еще сам не знал, куда идти, а идти надо было и как можно скорее спасать друга. Да и самому в суконном пиджачке становилось холодно. Теперь, когда отошел пыл боя, ослабло напряжение нервов, холод оказывал свое действие.
— Идем, Митя, — решительно сказал Парфентий.
Одна из задушевных подруг Поли, Тамара Холод, жила неподалеку. Это была хорошая, простая девушка, преданная их общему делу комсомолка, одна из первых вступившая в члены «Партизанской искры». У нее и решил Парфентий спрятать Дмитрия.
Глава 8
ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ
Чтобы дать подальше уйти освобожденным товарищам, прикрывающая группа Юрия Осадченко, вместе с Андреем и Соней, отступала в противоположную сторожу, увлекая преследовавших их жандармов и полицейских. Отстреливаясь, комсомольцы уходили глухими переулками от хаты к хате, а там через кладбище к северной стороне села.
Преследовавшие сначала упорно наседали, но когда двое из них упали, подстреленные отступающими, напор ослабили и вскоре вовсе прекратили преследование. Собственная шкура оказалась все-таки дороже интересов жандармского офицера.
Комсомольцы выбрались на окраину. Убедившись, что погоня отстала, все шестеро расходились по домам, думая о дальнейшем, — о начале новой, еще неведомой для них партизанской жизни.
Тем временем лесом, глубокими непроходимыми снегами, пронес Кравец Мишу Клименюка к себе домой, в самый край села.
Мать не спала. Привыкнув к частым отлучкам сына, она все же волновалась, когда Михаил долго не приходил, и встречала с глубоким вздохом облегчения.
— Что поздно так, сынок? — спросила она.
— Задержали, мама. Занавесь получше окна, да зажги на минуту свет, — попросил Михаил.
Когда желтый огонек пламени осветил хату, Агафья Григорьевна увидела чужого человека.
— Кто это с тобой?
— Не узнала?
— Что-то не признаю.
— Это Миша Клименюк.
Мать в испуге всплеснула руками. Окровавленное, избитое лицо Миши было неузнаваемо.
— Выпустили вас жандармы?
— Да, да, выпустили, — перебил Михаил, — я тебе, мама, все расскажу, все дочиста, только потом, а сейчас дай теплой воды, да помоги Мише обмыть лицо.
Агафья Григорьевна достала воды и по-матерински обмыла Мише лицо, голову, руки. Затем достала и помогла надеть чистую рубашку сына, а забрызганную кровью тут же выстирала. Михаил уложил друга на печь, укутал его.
— Ты обязательно усни, Миша, завтра очень трудный день, — сказал Михаил, а сам, не раздеваясь, прилег в кухне на лавке, бросив под голову свой бушлат.
— Потуши огонь, мама.
— Ты сам лег бы как следует, — посоветовала мать.
— Мне и так хорошо, мама.
Все в хате погрузилось в тишину. Но Михаил не спал. Он лежал с открытыми глазами. Эта тишина была для него недоброй и неверной. Она казалась ему чудовищным зверем, который, переступая мягкими лапами, неслышно крался к дому. И он слушал, слушал напряженно, не раздастся ли выстрел, не заскрипят ли по жесткому снегу тяжело приближающиеся шаги, не дрогнет ли под ударами приклада наглухо закрытая дверь.
Ночь. Фитиль в лампе прикручен так, что золотистая полосочка огня почти не излучает света. Окна заставлены плотными камышовыми щитками.
Дарья Ефимовна не смыкает очей. Она думает о муже и двух сыновьях. Легко сказать — все трое на
