фронте. И бог весть, где они теперь. Живы ли? А может быть… И представляется ей бескрайнее заснеженное поле. У дороги под снегом одинокий холмик. Чуть выступает из снега дощечка, а на дощечке неровные, выведенные карандашом слова: «Пал смертью храбрых за Советскую Родину».
Женщина глубоко вздыхает и тихо шепчет:
— И откуда напасть такая? Ведь вот свалится этакое горе на людей. Только подумать — все трое там. Одна дочь осталась при ней, да и та вот…И ее мысли в который раз возвращаются к дочери. Где же Поля? Так поздно, а ее все нет. Ушла перед вечером, сказала — скоро вернется, и вот. Охваченная тревогой, Дарья Ефимовна поднимается с постели, выкручивает фитиль в лампе и: долго, затуманенным взглядом смотрит на часы. Ей кажется, что стрелки неподвижно стоят на половине второго…
— Что с ней? — произносит женщина вслух. — Неужели заночевала в Катеринке?
Да нет, с ней еще не было такого. Слишком хорошо она знает свою Полю. Дочь никогда не заставляла мать волноваться. И вдруг на короткий миг мелькает мысль, что дочь тоже на фронте. И может случиться… — Нет, — отгоняет она от себя эту мысль. — Не может быть такого, чтобы ее, девочку… это уж слишком.
Дарья Ефимовна чувствует, как по всему телу пробегают холодные мурашки. Она снова прикручивает фитиль до тусклой золотистой полоски и так, с неуспокоенной в сердце тревогой, ложится в постель. И снова бесконечной вереницей тянутся тяжелые, тревожные думы. Чтобы отогнать их от себя, женщина нарочно громко рассуждает: — Нет, не может быть. Просто задержалась у Маруси в Катеринке. Время позднее и погода недобрая, да и дело молодое, девичье. Как соберутся, так тут и разговоры всякие. Время ведь у молодых быстро летит. А все-таки нехорошо так поступать с матерью. Придет — отругаю, — заканчивает она весь круг своих мыслей и роняет на остывшую подушку отяжелевшую от дум голову.
В окно тихо, нервно постучали. Дарья Ефимовна, встрепенулась.
— Кто бы это мог быть? Неужели Поля?
Нетерпеливый дробный стук в окошко повторился. Мать, не помня себя, опрометью бросилась в сени и замерла перед дверью.
Поля быстро вошла в хату.
— Потуши лампу, мама.
Мать растерянно стояла посреди хаты.
— Скорее же!
— Что случилось?
— Ничего, — тихо проговорила девушка.
— Так поздно одна из Катеринки?
— Я не одна, меня провожали. — Голос Поли слегка дрожал.
— А кто это стрелял?
— Откуда я знаю? Это в том конце села. Верно, пьяные жандармы.
«Нет, не то она говорит», — подумала мать, но больше допытываться не стала, а только глубоко, беспокойно вздохнула.
— Ты, мама, не беспокойся. Ложись спать. Я тоже сейчас лягу. Только, пожалуйста, мама, ни о чем меня не спрашивай сейчас. Я тебе все сама расскажу.
Мать покорно легла. Поля присела на лавку у стола. Слышно было, как она снимала сапоги и долго, тщательно обтирала их.
— Я лягу с тобой, мама, к стеночке, можно?
— Ложись.
Несколько минут лежали молча. Дарья Ефимовна слушала, как гулко и сильно стучало рядом сердце дочери.
— Мама, если придут, скажи, что я никуда не — выходила из дому.
У Дарьи Ефимовны похолодело внутри. Эта тревога в голосе Поли, ожидание погони, выстрелы сливались в одну грозную, неотвратимо надвигающуюся беду.
— Говори же, что случилось? — с нетерпением спросила мать.
— Мама, нас выдали. Только что мы освободили из жандармерии Митю с Мишей. Был бой с жандармами. И ты знаешь, совсем не было страшно. Я выстрелила в одного из них и убила. И так просто и легко, что рука не дрогнула.
Обняв мать, прижавшись к ней всем телом и ощутив знакомое с колыбели материнское тепло, Поля не таясь рассказала о подпольной организации, о серебряной поляне, о том, как тайком от матери вышивала знамя, поведала о последнем налете на железную дорогу и предательстве Брижатого.
Мать слушала дочь и тревога в ее душе нарастала.
— Ты не сердись на меня, мама, — сказала, помолчав, Поля. — Ты не сердишься?
Мать молчала.
— Я знаю, ты не будешь сердиться. Я ведь хотела лучшего нашим людям, всем нам.
— Я не сержусь, но мне страшно за тебя. Что теперь будет с тобой? Они ведь дознаются, кто все это сделал.
— Может быть. — Поля помолчала и вдруг тихо и решительно прошептала: — Мама, мы решили уходить из Крымки.
— Кто — вы?
— Все комсомольцы. Нам теперь здесь нельзя оставаться.
— А куда же вы? В другое село?
— Нет, мама. В савранские леса, к партизанам. Там теперь много наших. Будем бороться вместе с ними. Вот только тебе без меня трудновато придется. Но ты потерпи. Теперь много матерей терпят.
— Значит, совсем уходишь?
— Зачем? Временно. Скоро наши придут и вернемся.
— За правду и потерпеть не страшно. Гораздо хуже сашкиной матери, коль сын у нее предатель.
Поля еще крепче прижалась к матери.
— Спасибо тебе, мама.
В хате стало тихо. Мать слушала, как у самой ее груди билось сердце дочери и сердцем матери понимала, что настанет минута, когда она потеряет и дочь — последнее, что осталось у нее в жизни. Ей казалось, что эта минута близка. Она прислушивалась, ожидая, что вот-вот заколотят в дверь, войдут грубые, пьяные полицаи и уведут дочь — ее единственную радость и утешение. И безмерной тоской занималась душа, и глаза заволакивал туман. И казалось ей, что из каждого угла темной хаты не нее глядят страшные глаза одиночества.
Глава 9
СПИСОК
Начальнику жандармерии удалось спастись. Воспользовавшись суматохой, он успел выскочить из кабинета и укрыться в дальней темной комнате. Все это время Ачушку сидел в углу за диваном, дрожа от страха и слушая, как треснул выстрел, кто-то вскрикнул и грохнулось на пол тело. Затем напавшие сбивали замок с двери камеры и уводили арестованных партизан. И только когда все это кончилось и в коридоре стихло, Анушку выскочил из своего укрытия. Выбежав в коридор и выглянув на улицу, он увидел четверку людей, которая уходила через рощу вниз к речке. Он выстрелил несколько раз вслед уходящим. Но в ответ совсем рядом цокнула о притолоку двери пуля, и перепуганный Анушку снова спрятался.
Когда полицейские и примкнувшие к ним жандармы, прекратив преследование шестерых комсомольцев, вернулись в жандармерию, локотенент Анушку стоял на пороге входной двери, держа в руке пистолет. Вид у него был воинственный. Черные глаза блестели из темноты.
— Где бандиты? — строго спросил он.
— Скрылись, домнул локотенент, — ответил жандарм глухо.
— Как скрылись?
— Рассыпались по селу.
