подозрения.
Шелковников согласно кивнул головой и повернулся к печке.
— Василек, — тихо позвал он.
Мальчик повернул раскрасневшееся лицо.
— Подойди сюда.
Василек проворно встал и подошел к столу. От него пахло дымком и дубовой корой.
— Как ты себя чувствуешь? — ласково, по-отечески спросил Шелковников.
— Хорошо, — Василек уставился на Алексея Алексеевича смышленными синими глазами.
Алексей Алексеевич взял мальчика за руку и легонько притянул к себе поближе.
— Поручение тебе есть, Василек. И очень серьезное.
— Какое?
— Нужно сейчас же отправиться в Крымку. Подробно тебе все объяснит Владимир Степанович.
— Слушай, Василек, в Крымке жандармы арестовала многих хлопцев и ты должен отправиться туда.
— Скоро?
— Сейчас же.
Василек подтянулся. Лицо его стало строгим, сосредоточенным.
— Хорошо, дядя Володя.
— Как только явишься туда, первым делом постарайся увидеть дедушку Григория. Ты знаешь, где он живет?
— Знаю.
— Через него узнай — кто из комсомольцев арестован, где находятся арестованные. Выведай, во что бы то ни стало, когда и куда их собираются отправлять из Крымки и велик ли конвой. Да обязательно узнай, что с Парфентием, арестован ли он.
— Тебе все понятно, сынок? — спросил Шелковников.
— Еще как! — твердо ответил мальчик.
— Все-таки повтори, — попросил Владимир Степанович.
Василек в точности повторил все, что говорил ему учитель.
— У него хорошая память, я знаю, — подмигнул Моргуненко.
— И опыт огромный, — добавил Алексей Алексеевич.
Мальчик улыбнулся. Улыбнулись и Моргуненко с Шелковниковым. И от этой теплой улыбки старших Васильку, стало хорошо и радостно. Он был сейчас преисполнен гордости за то, что ему доверяют выполнить задачу, которую не могли доверить взрослому человеку.
— Как добраться в Крымку, ты знаешь?
— Еще бы!
— Собирайся, Василек. Оденься потеплее, но чтобы было легко, ведь придется много бежать.
Несмотря на то, что Василек с готовностью и даже радостью принял на себя это тяжелое и опасное дело, у обоих щемило сердце от жалости. Они понимали, чего стоит четырнадцатилетнему мальчику в зимнюю непогоду оторваться от тепла, совершить тяжелый путь и там испытать то, что под силу было лишь взрослому, привычному ко всяким лишениям человеку.
Василек быстро собрался, перекинул через плечо свою сумку от противогаза и предстал в боевой готовности.
— Настоящий нищий! Тебе не хочешь да подашь милостыню, — пошутил Владимир Степанович.
Шелковников обнял мальчика.
— Беги, Василек, беги, сынок мой, маленький партизан.
— Срок тебе такой, — сказал Владимир Степанович, — сегодня вечером ты будешь там. Постарайся за вечер все узнать. А ночью мы встретимся с тобой на повороте речки в камышах. Знаешь, где это?
— Знаю. Там, где кончается остров и Кодыма поворачивает. Там густые, густые камыши.
— Вот-вот, свистнешь мне два раза.
— А вы?
— Я отвечу тебе четырьмя свистками.
— Понимаю, — уверенно сказал Василек.
— И чем скорее мы встретимся, тем лучше.
— Ясно. Можно идти?
— Подожди минутку. Я подвезу тебя до Кумар. А там добежишь и время сократится, — сказал Шелковников. — Вы здесь побудете, а я часа через три — четыре приеду обратно.
Шелковников быстро заложил лошадей в легкие санки и через пять минут гнедые лесничего бежали спорой рысью по лесной дороге, местами пересеченной поперек упругими сугробиками. Колкий сухой снег разлетался из-под копыт лошадей и сердито стегал по лицам седоков.
Прищурившись и плотно сжав зубы, Шелковников беспрерывно понукал и без того добрых лошадей. Он чувствовал около себя мальчика, которого усыновил и полюбил, как родного сына. И сейчас ему хотелось, чтобы Василек скорее добрался до Крымки и выполнил возложенную на него задачу.
Оставшись один, Моргуненко присел к печке не из-за того, что холодно, а просто невыносимо было сейчас одиночество и хотелось быть ближе к чему-нибудь живому, дышащему.
Он стал подбрасывать в огонь по одной палочке, наблюдая, как они загорались сначала ярко-желтым пламенем, затем становились багровыми и жаркими и рассыпались на отдельные уголья.
Все это он делал машинально, ибо мысли его были сейчас в Крымке. Что же все-таки случилось?
Владимир Степанович припомнил все случаи ареста комсомольцев по разным подозрениям, когда всякий раз волновался за их судьбу и радовался, если юные подпольщики умно и отважно выходили из затруднения. Но это были аресты всего лишь по подозрению, и к тому же отдельных членов организации. А теперь, по слухам, были арестованы все члены «Партизанской искры». Это значит, что раскрыта вся организация. Что это, неосторожность, неопытность? Неужели на сей раз непоправимо?
Учитель чувствовал себя глубоко виновным в том, что не сумел во-время предотвратить катастрофу, уберечь своих учеников от неосторожного, необдуманного шага.
И все эта отдаленность. Был бы ближе к ним, не допустил бы оплошности, предостерег бы от опрометчивого поступка.
Но факт уже свершился. Теперь поздно и бесполезно думать об этом. Сейчас нужно думать о том, как вырвать из рук жандармов арестованных юношей и девушек.
Моргуненко представил все трудности, связанные с этой операцией. Сорок километров открытой заснеженной степи отделяли Саврань от Крымки. А там теперь, наверно, полно жандармов. Страх перед партизанщиной доходил до того, что даже такой простой факт, как появление советских листовок, приводил в смятение и ярость; А тут целая подпольная организация!
Сучья догорели, и на дне печки, покрываясь серым налетом золы, рдела маленькая кучка угольков.
Учитель принес из сарая охапку сучьев и подбросил в печку. Сквозь запушенное инеем окошко начинала пробиваться синева ранних зимних сумерек.
— Задерживается Алексей Алексеевич, — тревожился Учитель. У печки уже не сиделось. Он встал и начал ходить по комнате.
— Прорваться туда, в Крымку, прорваться во что бы то ни стало! Но где же Алексей Алексеевич?
Стукнула наружная дверь, и в комнату ввалился Шелковников.
— Заждались?
— Боялся, что вы задержитесь.
— Старался погонять во всю. Молодцы гнедые! Тридцать километров в два конца по такой дороге!
— Ну что? — волнуясь спросил Моргуненко.
— Довез до Кривого. Побежал мальчишка.
— Алексей Алексеевич, я много передумал тут без вас: мне кажется, что организовать сейчас освобождение отсюда просто нет времени.
— Дела и места в Крымке вы лучше меня знаете, потому говорите свои соображения, — сказал
