— Дедушка, а вы не слыхали, куда их отсюда погонят? — спросил Василек.
— Кто их знает, держат пока в камере. Никого к жандармерии близко не подпускают. Но мне один полицай сказал, будто их в Голту собираются отправить.
Василек встрепенулся. Это было его главной задачей — узнать, куда и когда погонят из Крымки арестованных.
— А когда собираются отправлять, не слыхали?
— Про это не слыхал. Разве они скажут? Ведь они тоже, хотя и зверствуют тут, а осторожность соблюдают, боятся, как бы партизаны по дороге не налетели.
— А это, дедушка, самое главное. Мне так и сказали — узнать, когда погонят арестованных. И про конвой тоже.
При этих словах дед насторожился. Он сам, не спрашивая мальчика, понял, для чего в Саврани понадобились эти подробности. Его седые брови живо задвигались. Он взволнованно затоптался по маленькой кухне. Потом подошел к Васильку и прижал его к своей груди.
— Ты говоришь, там хотят знать про конвой?
Мальчик закивал головой.
— Вот оно что! Дорогие мои, золотые! Хотят свободу вернуть соколятам нашим! Мы узнаем с тобой, Василек. Ах вы, сынки мои родные! Сердце у вас горячее, крылья орлиные. Спасти хлопчиков наших хотят, не дадут, значит, супостатам мучить да издеваться над ними. Брешут, поганые, жива Советская власть, — приговаривал дед Григорий, торопливо надевая полушубок.
Василек поднялся, одел шапку, собираясь идти.
— Нет, хлопчик, ты останешься тут. — Старик заглянул на печь и полушопотом произнес: — С девчушкой посиди. Спит она, а проснется — молочка ей дай, скажи, мол, дед скоро придет.
Дед Григорий оделся и положил за пазуху несколько коржей. «Нет уж, не дадим вас в обиду, детки. Жить — вам на погибель злодеям, на счастье всем людям добрым. Иди, Григорий, все узнай, покажи, какой он есть, колхозный кузнец Григорий Клименко, знатный человек, района».
Старик выпрямился и, гордо подняв голову, вышел из хаты.
Забыв про свои семьдесят лет и болезнь сердца, которой страдал несколько лет кряду, дед Григорий с поспешностью, присущей молодым, зашагал по занесенной снегом улице. Шел он прямо, открыто, зная о запрещении ходить и не думая, чем он, если задержат его, оправдает свое появление на улице.
Он шел в ту часть села, где жил Никифор Носальский.
Между стариками с давних пор велась прочная непрекращающаяся дружба. В молодости их объединяла нужда бедняков и постоянная зависимость от сельских богатеев. Позже, когда революций изгнала царя и помещиков, а вместе с ними нужду, Григория с Никифором породнило счастье полноправных в жизни людей и гордое спокойствие за свою надвигающуюся старость.
Теперь, в тяжкие дни оккупации, стариков объединяло чувство ненависти к врагам.
Дед Григорий частенько заходил к Никифору поговорить, отвести душу. В беседе старики открыто выражали свою ненависть к «чужинцам», с нескрываемой радостью принимали вести о поражении фашистов и ждали Красную Армию.
Сейчас дед Григорий шел к другу узнать о судьбе арестованных.
«Дед Григорий поможет», — с гордостью вспомнил он слова мальчика, подходя к дому Носальских.
Дочь Никифора Носальского Вера работала в крымской жандармерии уборщицей. Тихая, работящая, она была в доверии у Анушку. Начальник жандармерии знал, что Вера вместе с другими училась в школе, но прилежание девушки искупало, как считал Анушку, её прежнюю вину. Теперь часто, когда приходилось делать внушение непослушным хлопцам и девчатам, он ставил в пример им уборщицу Веру.
— Посмотрите, — говорил он, — она тоже вместе с вами училась и даже была комсомолкой, но теперь поняла, что нужно все это забыть и работать честно. Спросите её, плохо ей у нас?
И Вера подтверждала, что ей хорошо. Но капитан Анушку не знал, что эта тихая, трудолюбивая сельская девушка ненавидела его так же, как и её товарищи. Не знал и не мог знать Анушку и того, что Вера была связана с подпольной организацией, и все, что ей удавалось узнать в жандармерии, она сообщала комитету.
Вот к ней-то и спешил дед Григорий, чтобы узнать, когда собираются жандармы отправлять комсомольцев.
Задыхаясь, дед Григорий зашел к Носальским.
— Сидай, старый, — предложил хозяин.
— Ох, не сидится мне, Никифор Семенович. Горе ведь. Оно подымает на ноги человека.
— Разумею, старче. Такое на голову навалилось, что и ума не приложить. Старуха моя вот с горя в постель слегла, близко к сердцу приняла. Да ведь жаль хлопчиков, за всех нас страдают.
— А как Вера твоя?
— Пока не трогают. А там — кто их знает. Говори? допрашивал её долго начальник. Но придраться, видно, не к чему, на виду ведь она у них. Да и Верка у меня такая, что не скажет, если и знает что.
— А не слыхать, что они с хлопцами собираются делать? Может, погонят куда?
— Не слыхал. А что?
— Да хотелось бы повидать своих. (Семью Моргуненко дед Григорий считал своей). Может, удастся передать им поесть. Голодные, должно быть.
— К жандармерии сейчас не подступиться. Охрану кругом понаставили. У дверей пулемет стоит.
Дед Григорий приблизил свое лицо к лицу друга и полушопотом, как говорят только о великих тайнах, сообщил:
— Освобождать хлопцев хотят. И теперь вот, шкура долой, а нужно узнать, когда погонят их.
Старик Носальский в изумлении приподнялся. Лицо его осветилось радостью.
— Ах, вон оно что! Это бы хорошо было! — Он будто спохватился, заметавшись по хате. — Вот ведь дела какие! Да Верки что-то долго нет. Она, наверное, слыхала там…
Через некоторое время пришла Вера, удрученная, взволнованная.
— Ну, что там с ними? — спросил отец.
— Вызывают на допрос и бьют. Ох, тэту, как бьют! Хлопцы отказываются отвечать. Офицер приказывает раздеваться догола и ложиться на пол. Тетю Лукию тоже били, все пытали, где дядько Карпо с Парфентием. Христю Осадченко за Юрия тоже пытали.
— А Александру Ильиничну? — спросил дед Григорий.
— Пока не трогают. Позже вызовут. Никого, видно, эта участь не минует. Очень лютует офицер. Грозит всех перевешать.
— Здесь пока они остаются?
— До утра. А утром завтра, говорят, погонят в Первомайск. Префект приказал. Специальный отряд жандармов прибыл из города.
— Большой отряд? — спросил дед Григорий нетерпеливо.
— Человек пятнадцать.
Вечером, по прибытии в Каменный Мост, Моргуненко удалось через своего человека связаться с лагерем и сообщить о готовящемся вооруженном нападении на жандармский конвой.
Сам еще не зная подробностей, Владимир Степанович передал, чтобы группа совершила ночью побег.
Сообщив о месте сбора группы, Моргуненко направился к повороту речки, где условился встретиться с Васильком.
Всей этой группой пленных руководил Дмитрий Замурин. Это был молодой человек небольшого роста, худощавый, с живыми карими глазами.
В плен Замурин попал, будучи раненым, весной сорок второго года. Через две недели ему удалось бежать. Слабый, еще не окрепший после ранения, он от села к селу пробирался на восток, чтобы перейти через линию фронта к своим. Но в одном из сел Украины был схвачен и отправлен с эшелоном военнопленных во вражеский тыл. В дороге, на ходу поезда, он выпрыгнул из вагона, сломав еще не сросшуюся кость ноги. Измученный, голодный, он с трудом дополз до села, где был задержан и отправлен в
