Какой толк вспоминать задним числом!
— Что такого я сказал, Мица? — пробормотал Тревиц.
Она покачала головой, встала, гордой походкой прошла через комнату и вышла за дверь. Дверь закрылась, вскоре послышался шум льющейся воды.
Ему ничего не оставалось, как ждать, голым и жалким. Он не знал, присоединиться к ней в душевой или не стоит. И поскольку он довольно долго был лишен душа, он тут же почувствовал потребность в нем.
Наконец она вышла и молча стала собирать одежду.
— Ты не будешь возражать, если я… — сказал он. Она не ответила, и Тревиц решил принять молчание за согласие. Он постарался пройти через комнату твердой мужской походкой, но ему мешало чувство вины, как в детстве, когда мать, недовольная его поведением, не наказывала его ничем, кроме молчания, заставляя страдать от неуверенности.
В кабинке с гладкими стенами он огляделся. В ней было совершенно пусто. Минуту он озирался… ничего не было.
Он открыл дверь, высунул голову и спросил:
— Слушай, как включается душ?
Она отложила дезодорант (по крайней мере, Тревиц предположил, что это дезодорант), прошла в душевую и, не глядя на Тревица, показала. Тревиц проследил, куда направлен ее палец, и заметил на полу бледно-розовый кружок, еле заметный, как будто дизайнеру не хотелось нарушать белизну помещения по такой незначительной причине.
Слегка пожав плечами, Тревиц отклонился к стене и ногой нажал на кружок. Почти сразу же в Тревица со всех сторон ударила мелко распыленная вода. Задохнувшись, он снова нажал на кружок, и все прекратилось.
Он открыл дверь, зная, что выглядит просто жалким, и, стуча зубами, сипло спросил:
— Как включить горячую воду?
Она наконец посмотрела на него, и, видимо, его вид смягчил ее гнев (или страх, или какое там еще чувство владело ею), потому что она хихикнула, а потом неудержимо расхохоталась прямо ему в лицо.
— Какую еще горячую воду? — сказала она. — Ты что, думаешь, мы транжирим энергию на разогрев воды для мытья? Тебя намочило хорошей водой, из нее изгнан холод. Чего тебе еще нужно? Ох, эти грязнули-неженки, терминусцы!… Вернись в душ и вымойся.
Тревиц немного помешкал, но он видел, что выбора у него нет.
Крайне неохотно он снова нажал на розовый кружок, и на этот раз перед душем напрягся. И это вода, из которой 'изгнан холод'?
Он увидел, что на его теле образуются пузырьки мыльной пены, и, рассудив, что выполняется моечный цикл, который скоро кончится, торопливо потер себя в разных местах.
Потом наступил смывочный цикл. Ох, тепло… Ну, может быть, и не очень тепло, но уже не так холодно, и определенно кажется тепло его охлажденному телу. Затем, когда он уже думал, не нажать ли снова на розовый кружок, чтобы выключить воду, и размышлял о том, как это Лизалор вышла сухой, а полотенец нигде не видно, вода кончилась. И тут на него обрушился воздух, который сбил бы его с ног, если бы не дул с одинаковой силой со всех сторон.
Воздух был горячим, даже слишком. На подогрев воздуха, сообразил Тревиц, уходит намного меньше энергии, чем на подогрев воды. Горячий воздух высушил Тревица, и он вышел из душа таким сухим, как будто никогда в жизни не имел дела с водой.
Лизалор тем временем полностью пришла в себя.
— Ну что, понравилось? — спросила она.
— Очень, — сказал Тревиц. Действительно, он чувствовал себя удивительно хорошо. — Если б я приготовился к смене температуры, ты ведь меня не предупредила…
— Грязнуля-неженка, — сказала Лизалор несколько высокомерно.
Он начал одеваться, отметив мельком, что у нее белье было свежим, а у него нет.
— Как я должен был назвать… эту планету? — спросил он.
— Мы называем ее Древнейшая.
— Откуда мне было знать, что слово, которое я произнес, запрещено? Ты ведь мне не сказала?
— А ты спрашивал?
— Откуда я знал, что нужно спрашивать?
— Теперь знаешь.
— Могу забыть.
— Лучше не забывай.
— А что случится? — Тревиц воспрянул духом. — Это только слово, звук.
— Есть слова, — мрачно сказала Лизалор, — которые не произносят. Не всякие слова можно произносить.
— Да, некоторые слова вульгарны, невежливы, может быть, обидны. А каково слово… которое я произнес?
— Это печальное слово. Трагическое слово. Оно означает название планеты, которая была родиной всех нас и которая ныне не существует. Это печальная история, и мы переживаем ее, потому что все случилось недалеко от нас. Мы предпочитаем не говорить о ней или, по крайней мере, не произносить ее имени.
— А зачем ты махала передо мной скрещенными пальцами? Как это облегчает горести и страдания?
Лизалор покраснела.
— Я сделала это машинально, потому что ты застал меня врасплох. Некоторые верят, что этот жест отводит несчастье, которое неминуемо после произнесения этого слова.
— И ты веришь, что скрещенные пальцы отводят несчастье?
— Нет… Ну, да, до некоторой степени. Если я этого не сделаю, мне неприятно. — Лизалор не смотрела на него. Затем, меняя тему, она быстро спросила: — А какое такое существенное значение имеет ваша брюнетка для поиска… поиска той планеты, о которой ты упомянул?
— Скажи 'Древнейшей'. Или тебе и этого не хочется произносить?
— Мне вообще не хочется это обсуждать. Но я задала тебе вопрос.
— По-видимому, ее народ прибыл на их нынешнюю планету с Древнейшей.
— Как и мы, — гордо заявила Лизалор.
— Но у ее народа сохранились некоторые традиции, которые дают ключ к пониманию Древнейшей, если мы ее достигнем и сможем изучать архивы.
— Это неправда, она лжет.
— Возможно, но это надо проверить.
— Если у вас есть эта женщина с ее сомнительными сведениями, зачем вы прилетели на Компореллон?
— Чтобы установить местонахождение Древнейшей. У меня когда-
