В мире развитых галактических коммуникаций трудно ожидать, что окажется невозможно удовлетворить столь фундаментальную потребность. Однако, робот говорил не на галактическом стандартном и ни на чем похожем. Собственно, Тревиц ни слова не понял.
Пелорат удивился не меньше, чем Тревиц, но он был отчасти обрадован.
— Странно звучит, правда? — спросил он.
Тревиц повернулся к нему и сказал возмущенно:
— Странно — не то слово. Это тарабарщина.
— Вовсе не тарабарщина, — ответил Пелорат. — Это галактический, только очень древний. Я разобрал несколько слов. Возможно, если бы это было написано, я бы лучше понял, произношение все затрудняет.
— И что же он сказал?
— По-моему, он сказал, что не понял, что вы сказали.
— Я не поняла, что он сказал, — добавила Блисс, — но чувствую, что он в замешательстве… если я могу доверять своему анализу эмоций робота… если эмоции робота вообще существуют.
С трудом подбирая слова, Пелорат сказал что-то, и все три робота кивнули.
— Что вы им сказали? — спросил Тревиц.
— Что не могу говорить хорошо, но попытаюсь. Я попросил, чтобы они не торопили меня. В самом деле, старина, это страшно интересно.
— Это страшное разочарование, — пробормотал Тревиц.
— Видите ли, — сказал Пелорат, — на каждой планете своя версия галактического стандартного, и в Галактике миллионы диалектов, которые иногда не очень взаимопонятны. Но все они развивались вместе. Если предположить, что эта планета двадцать тысяч лет находилась в изоляции, ее язык должен стать непонятным для остальной Галактики. Язык этой планеты должен был измениться, но не изменился; возможно, это связано с роботами. Их постоянно программировали, и язык остался статичным, и мы сейчас имеем дело лишь с архаичной формой галактического.
— Пример того, — сказал Тревиц, — что роботизированное общество статично и вырождается.
— Но мой дорогой друг, — запротестовал Пелорат, — сохранение языка относительно неизменным еще не означает, что общество вырождается. В этом даже есть преимущество. Документы тысячелетней давности не теряют смысла и придают большую долговечность историческим архивам. В Галактике язык имперских архивов времен Хари Селдона уже звучит старомодно.
— А этот древнегалактический вы знаете?
— Не то чтобы знаю, Голан. Просто я в нем поднаторел, изучая древние мифы и легенды. Его словарь не так уж отличается, но в нем другие склонения и есть идиоматические выражения, которыми мы уже не пользуемся. Ну и произношение совершенно изменилось. Я кое-как могу служить переводчиком.
Тревиц вздохнул.
— Лучше, чем ничего, — сказал он. — Продолжайте, Янов.
Пелорат повернулся к роботам, немного помолчал, затем повернулся снова к Тревицу.
— А что им сказать?
— Начнем с главного. Спросите их, где Земля.
Пелорат произносил слова раздельно и при этом преувеличенно жестикулировал.
Роботы переглянулись и издали несколько невнятных звуков. Затем заговорил средний. Он что-то сказал Пелорату, а тот ответил, раздвигая руки, как будто растягивал резиновую ленту. Робот стал отвечать, так же тщательно разделяя слова, как Пелорат.
— Я не уверен, — сказал Пелорат Тревицу, — что сумел объяснить им, что я подразумеваю под 'Землей'. Я подозреваю, что они подумали, будто я имею в виду какой-нибудь район их планеты. Они говорят, что такого района не знают.
— Они сказали, как называется эта планета, Янов?
— Самое близкое, как я могу передать это слово — 'Солярия'.
— В легендах оно вам когда-нибудь встречалось?
— Нет, как и Аврора.
— Спросите их, есть ли место, называемое 'Землей', среди звезд. Покажите наверх.
После нового диалога Пелорат сказал:
— Единственное, чего я от них добился, Голан, это то, что на небе нет никаких мест.
— Спроси их, — сказала Блисс, — каков их возраст, вернее, сколько времени они функционируют.
— Я не знаю, как сказать 'функционировать'. Я, собственно, не уверен, что смогу правильно сказать 'возраст'. Я не слишком хороший переводчик.
— Сделай, что можешь, дорогой.
После обмена несколькими репликами, Пелорат сказал:
— Они функционируют двадцать шесть лет.
— Двадцать шесть лет, — повторил Тревиц с отвращением. Вряд ли они старше вас, Блисс.
С неожиданной обидчивостью Блисс попыталась возразить:
— При всем при том…
— Знаю. Вы — Гея, которой от роду тысячи лет. Во всяком случае, эти роботы не могут говорить о Земле на основании своего опыта, и в их банках памяти нет ничего сверх необходимого для их функционирования. Об астрономии они, конечно, понятия не имеют.
— Где-нибудь на планете, — сказал Пелорат, — могут найтись древние роботы.
— Сомневаюсь, — сказал Тревиц, — но спросите об этом у них, если сумеете найти слова, Янов.
На этот раз состоялся продолжительный разговор, и Пелорат закончил его с выражением отчаяния на покрасневшем лице.
— Голан, — сказал он, — я не все понял, но, по-видимому, старых роботов используют как рабочих. Будь этот робот человеком, я бы сказал, что он презирает старых роботов. Эти три робота домашние и, как они говорят, им не дают состариться до замены. Таково положение, это их слова, а не мои.
— Да, не много они знают, — проворчал Тревиц, — по крайней мере, из того, что нужно нам.
— Теперь я жалею, — сказал Пелорат, — что мы так поспешно улетели с Авроры. Если б мы там нашли уцелевшего робота — а, судя по моей находке, мы бы его обязательно нашли, — он рассказал бы нам о Земле по собственным воспоминаниям.
— Если бы его память не пострадала,- сказал Тревиц. — Если понадобится, мы можем туда вернуться, Янов, несмотря на собачьи своры… Но если этим роботам лишь два десятка лет, то здесь должен быть кто-то, кто их изготовил, и можно ожидать, что это люди. — Он повернулся к Блисс. — Вы уверены, что почувствовали…
