расслабиться, выпить стакан кефиру, два и пять процента жирности, литровая стеклянная бутылка, крышка из серебристой фольги… Жаль, кефира нет. На всей планете не отыскать и ста граммов. Заводы разрушены, от фабрик не осталось и следа. Коров тушканчеги уничтожали с особой, изысканной какой-то жестокостью.
Старлей сжимает кулаки.
Старлей поправляет гермошлем.
Стена хоть медленно, но приближалась. Василий растянул время до предела (дольше не мог, силенок не хватало) и теперь зевал, ожидая столкновения.
Есть надежное средство от скуки — вернуть хроносу нормальный человеческий ритм, но… Стремно как-то. Лучше сонно тереть веки, оттягивая момент столкновения. Увильнуть бы вообще от протянутой товарищами чаши, мол, не достоин, ошиблись, господа хорошие. Вы строите многоходовые стратегии, учитываете сотни факторов, обладаете могучими интеллектами и способны предвидеть грядущее. Шибко умные вы, сцуки, и хитрые. Нет вам доверия и быть не может. Короче, промашка у вас насчет Васьки Старлея. Васька вам еще покажет, где креветки зимуют!
За фонарем блэфайтера висело молочное (или кефирное?) марево.
Лоб Старлея вспотел под гермошлемом. Ведь нельзя увильнуть! Нельзя! Нажать на кнопку, чтоб катапультой вышвырнуло из кабины, чтоб, громко хлопнув, раскрылся купол парашюта и стропы врезались в тело — нельзя!
Потому как Родина.
Земля.
Если не Старлей, то кто?
Блиннорылый, он же ротмистр Чача? Медуза Горгонер? Или, может, Кир?
Ха! Не смешно. Кроме тебя, Васенька, некому. Ёшкин жук — вот боец знатный был — в кабине блэкфайтера не поместился бы, царство ему небесное. А Джентльмена и на выстрел гаубицы Старлей не подпустил бы к боевой машине, а то еще дернет от заслуженного правосудия в Аргентину или Сомали, где запишется в фашисты, что скрываются от израильских спецслужб, или возглавит банду пиратов на торпедных катерах.
Стена приближалась.
Неспешно прорисовывались жерла пусковых установок и трубы фабрик по производству кильки в томатном соусе и тушенки в маслянистых банках. Казармы тушканчегов стояли в отдалении от табачных складов, словно кризорги боялись никотина. То тут, то там пыхтели черным дымом мусоросжигательные заводы. Бетон и стекло, дюралевая сталь, позеленевшая от кислотных дождей медь, пластик всех раскрасок, кладка из красного кирпича и кладка из белого, черепица и бут, сугробы желтой монтажной пены и грибные поляны дюбелей для теплоизоляции. И джунгли свай и труб, опутанных лианами проводов, тросов и цепей. И среди всего этого безумия сновали тушканчеги, каким-то непостижимым образом умудряясь уворачиваться от стай беспорядочно дрейфующих гвоздей, заклепок и болтов.
Старлей зевком едва не вывихнул челюсть, с таким интересом наблюдал он, как косяк заклепок погнался за средних размеров тушканчегом и, почти достигнув цели, резко изменил направление, размазавшись алюминиевыми кляксами по ржавому двутавру, выпирающему из груды битых неоновых ламп.
И в этот мусор Старлей воткнется на огромной скорости менее чем через секунду реального времени?!
Правильный ответ: да.
Бесспорный ответ: так точно!
У Анжелы карий взгляд и длинные ресницы. И волосы у нее тоже длинные. И черные.
Эти цвета смущали Ваську, ибо он предпочитал девушек голубоглазых, блондинок. В крайнем случае, чтоб радужки зеленые, а кудряшки русые. Серость уже с трудом и только под пиво.
Предпочитал — громко сказано. Ваське ли перебирать харчами? Девушки табунами за ним не вились, косяками не галопировали. Ведь он никакой не качок на шестисотом «мерине», он — обычный парнишка, только-только переросший тинейджерство и прыщи. Предпочитал — значит, развесил на стенах плакаты с обнаженными прелестницами из Прибалтики и Фатерлянда. А когда вертикали превратились в сплошные жопы, груди и влагалища, Васька задействовал еще и потолок и пол. Именно тогда он понял, что семья его живет в малогабаритной квартире, развалюхе-хрущевке. Квадратных метров явно не хватало не то что для полного счастья — для удовлетворения естественных потребностей.
Валяясь на скрипящей панцирной кровати, тяжело дыша и разглядывая пергидрированных гурий и валькирий, Василий мечтал о громадной стене, выше облаков, втрое опоясывающей экватор. Стене, на которой можно развесить все соблазнительные бюсты и ягодицы планеты.
Из-за блондинок Ваську и считали фашистом.
Из-за блондинок и «Жигулевского».
Мол, светловолосые бляди — это арийки, а «Жигулевское» пьют только отъявленные радикалы. А если одно совместить со вторым, то смесь получится гремучая, самая что ни на есть гитлеровская.
Васька божился, что никакой он не фашист, что у него прадед погиб в Великую Отечественную. Ему отвечали, что да, может быть, почему бы предку и не погибнуть? Но покойный, наверное, был полицаем или обер-чего-то-там-фюрером?
Васькин прадед в июне сорок первого ушел добровольцем на фронт в возрасте восемнадцати неполных лет, дослужился от рядового и до капитана, получил именной пистолет от Жукова, который торжественно потерял, напившись в победном поезде из Праги, май сорок пятого года, за что чуть не схлопотал пулю как враг народа. Василий клялся, что так оно и было, но ему не верили. Уж больно заманчива была фашистская версия.
Слух о том, что Васька — ариец, мгновенно распространился среди одноклассников и соседей по дому. Вскоре весь район знал, что в Городе завелись крайне правые. Васька стал своего рода достопримечательностью, в которую принято тыкать и пальцем и фотографироваться на фоне. Тотчас в Городе зародилось и антифашистское движение, активисты которого заимели привычку ловить Ваську в подъезде, на улице, в булочной на пересечении проспекта Орджоникидзе и переулка Семнадцатого Партсъезда, а то и вламываться в его квартиру — с одной-единственной целью: дать ему тумаков.
Синяки и ушибы стали привычной частью быта паренька.
Не обошлось и без приятностей: лучшие девушки Города стали обращать на Василия внимание. Они смотрели не сквозь и мимо, а непосредственно на рожу, опухшую после соприкосновения с чужими ботинками. Жаль только, робкие попытки пригласить Светлану из соседней высотки на танцы или Татьяну из пэтэушной общаги в кино ничем хорошим не увенчались. Светлана сделала вид, что не услышала. А потом, поправив длинную челку, сдобренную лаком из баллончика, презрительно рассмеялась. Мол, иди-ка ты, мальчуган, дрочи на своих Гебельсов и Мюллеров, Штирлицев и Дезвишеров.
И мальчуган пошел — к Татьяне, сжимая в потном кулачке два билета на вечерний сеанс. Показывали «Фантомаса». Васька терпеть не мог ужимок Луи де Фюнеса, но точно знал, что ни одна девушка не упустит шанс лишний раз взглянуть на личико Жана Маре. На его беду Татьяна сидела на лавочке у детской площадки. Но не одна. Одиноко ржавела горка-слоник, на карусели облупилась розовая краска, обнажив предыдущий, голубой слой. Татьяну лапал Вовик Куропаткин, известный на всю округу боец «Антифа». Вовик глубоко запустил руку в декольте Татьяны. Та прерывисто постанывала, будто вот-вот собиралась испытать многократный оргазм.
— Таня, я, наверное, не вовремя… — брякнул Василий.
— Наверное, — ответила Татьяна.
— Точно не вовремя, — хохотнул Куропаткин, вытаскивая из кармана кастет.
В итоге Васька попал в реанимацию, а Татьяна и ее хахаль — в полумрак кинозала. Прав был наш герой: даже природная брезгливость спасовала перед желанием насладиться мужественным подбородком Маре. Танечка лично разжала пальцы Василия, извлекая окровавленные билеты.
Но это было давно. Так давно, что синяки сошли, а переломы срослись. Нынче Василия окружали море, воздух и радость. Туда посмотри — Карадаг, сюда — гора Верблюд стоит, там — могила Волошина. На