попытался оттолкнуть меня или разорвать магический контакт, наоборот, он ближе притянул мое безвольное тело к себе, стараясь шептать что-то успокаивающее. Хотя я точно знала, что пламя от раны на скуле передается ему, потому что нить между нами была, и я прекрасно ею воспользовалась, когда не пожелала терпеть это в одиночку. Но стыд и жалость к другу взяли вверх над страхом, пришлось почти заставить себя разорвать Динео, и я тут же бессильно рухнула на пол, сраженная совсем неожиданной резкой болью. Белая вспышка пронзила мой разум, и тогда уже все чувства лишились способности воспринимать что-либо правильно.
Но по странной закономерности я не могла лишиться сознания, то ли на это повлиял Роуп, сжимающий мои запястья, то ли сама не позволяла себе уйти от страданий, которые так пугали по ночам. Парнишка отчаянно работал магией, это ощущение приятно ласкало распухшую скулу, резко контрастируя с обжигающим огнем, который пек рваную рану. К тому же в ноздрях стояла отчетливая вонь паленого мяса, ведь цепь успела забрать энергию от красных углей и не преминула обжечь скулу. Тихие стоны срывались с пересохших губ, но все что я могла, так это цепляться за Роупа, который был на грани потери себя, но пытался держать в руках все свои эмоции. Дверь нашего дома распахнулась, кто-то злобно выругался, запнувшись о застывшего от изумления Алди, которому я успела приказать не предпринимать никаких попыток к моему спасению. Интересно, как волк может помочь мне в такой ситуации?
Гость принес с собой в дом запах дождя и свежего ветра, я неожиданно расслабилась от этого приятного сочетания, но запротестовала, когда Роуп поднял меня с пола и уложил на свою кровать, которая оказалась ближе. Чей-то ласковый женский голос трепетал на грани восприятия, но слов было не разобрать, хотя я в этом и не нуждалась, просто наслаждаясь какой-то странной материнской заботой. Женщина все ворковала над скулой, а в голове клубилось головокружительное сочетание боли, жжения и запаха грозы. Я, как парусная лодка, отдавалась этим течениям и ветрам, которые властно захватывали даже тело в свою непобедимую и безграничную власть, в принципе, медленно теряя саму себя.
Скулу опалило, а в нос ударил резкий запах яблочного вина, которое отыскалось в личных запасах Роупа. Я сумела только невнятно поморщиться, ведь вся левая половина лица непривычно онемела и ныла, хотя кожа подсказывала, что рассечена только скула. Но даже это утешение не казалось таким уж приятным, поэтому только горечь сожаления жгла душу и трепещущееся сердце, готовое вырваться прочь из обессилевшего тела. Кто-то надежной хваткой сжимал мои безвольные холодные пальцы, и только это прикосновение не позволяло отдаться такой желанной утопии, хотя смерть явно не грозила от такой раны, я все равно отчаянно стремилась к ней в те мгновения. Если бы не верный друг, то вряд ли бы это упущение повлияло на выбор собственного тела и духа, которые превратились в непомерно жалующихся на жизнь стариков. О да, эти ошибки, совершенные мною, теперь отдавались в душе и сердце и тянули тяжелым камнем на безызвестное дно. Возникало желание найти виновного моему несчастью, но на ум приходила только собственная безалаберность и глупость, впервые в жизни показавшиеся мне такими огромными и ужасными. Роль принцессы не пугала так сильно, как осознание собственной тупости, кое ядовитыми когтями вцепилось в душу и не выказывало никаких признаков жалости или сожаления. Но нет, я не хотела обманывать себя, и как только глаза приоткрывались, они безошибочно находили в густом полумраке сверкающую покрытую красным налетом огня цепь в углу.
Только горячие пальцы Роупа держали меня в этом мире и его короткие, но раздражающие женщину реплики. Он все не мог остановиться и постоянно ей мешал, за что и получил, в конце концов, звонкий шлепок по затылку. Я почти чувствовала, как он уязвлено потирает ушибленное место, но благоразумно молчит, пытаясь разглядеть на моем лице хоть какие-то признаки отчуждения от боли. Его сапфировые глаза практически прожигали кожу там, где прошелся острый кончик серебряной цепи, но отчего-то я не смущалась ни этого взгляда, ни того, что парнишка стал свидетелем моей слабости и глупой ошибки. Наверняка, Роуп сможет понять, почему я так поступила, и я могу рассчитывать на его сожаление. Неожиданно с отвращением оттолкнув в себе эти мысли, ощутила терпкий запах белладонны, так крепко врезавшийся в сознание после нападения тени, и теперь он растекался вокруг тела и души, исходя от внешне доброй женщины.
Я забилась, не желая, чтобы этот запах ко мне прикасался, до ушей донесся четкий приказ женщины, и Роуп придавил меня к кровати всем своим весом. Задыхаясь от его предательства, мотала головой, приводя свое состояние в плачевное, пыталась хоть как-то отстраниться от надвигающейся смерти. Неужели это она? Та самая тень? Но тут к скуле прижалась холодная ткань, пропитанная экстрактом белладонны. Внезапно пламя боли поутихло, приятное онемение и покалывание заменило мученические страдания, я расслабилась под хваткой Роупа, хотя все еще недоверчиво по-волчьи шевелила носом.
— Странная реакция на попытку помочь, — недовольно проворчала спасительница, я узнала голос. Рейзар заботливо пробежалась пальцами по онемевшей коже, все-таки взывав приступ боли. — Сложнее, чем я думала.
Тихий шелест стали заставил вздрогнуть, но Роуп все еще придавливал меня к кровати, так что даже если бы я захотела вырваться, это вряд ли бы увенчалось успехом. Едва ли не чувствуя, как Рейзар продевает нитку в игольное ушко, я вся трепетала в ожидании. Неужели еще один шрам будет украшать меня? Как я смогу предстать перед своим принцем вновь изуродованная? Мириады вопросов кружились в голове, Динео бился в защитные стены, которыми закрывались Рейзар и мой друг, дабы на них не обрушилась боль из раны. Но я не находила выходу тому гневу, что неожиданным льдом сковал все внутренности.
О, как я ненавидела себя в те минуты, когда гладкая сталь вновь пронзала мою плоть, аккуратно зашивая рваную рану на левой скуле. Я тихо и безропотно отдавалась во власть этой женщины, но слезы жгли глаза, стекая по щекам, смешиваясь с кровью и остатками вина, превращаясь в яд, который рвался прочь из израненной души. Тугая нить стягивала рваную плоть, но она никогда бы не сумела заживить испуганное и потрепанное событиями сознание. Голос Рейзар прогонял темных демонов, женщина чувствовала мою внутреннюю скованность и принялась петь детские песни, вызвав этим самым недоумение Роупа. Но я была благодарна целительнице за то, что она увидела корень моих страданий, и благоговейно отдалась волнам ее ласкающих колыбельных. Сладкие звуки ласкали изнутри и снаружи, простая детская песенка успокаивала лучше каких-либо увещеваний о том, что все будет хорошо, и тело вкупе с душой расслаблялось от чарующей музыки слов Рейзар.
Легкими движениями она последний раз обработала зашитую рану, плавно выводя из состояния полудремы, которое было так сейчас необходимо. Я запротестовала, когда Роуп попытался перенести тело, едва владеющее духом, на соседнюю кровать, но Рейзар властно его остановила, скорее всего, не заметив, а почувствовав мое неодобрение.
— Оставь ее здесь, — приказала она. — Ей нужен отдых, не надо попусту тревожить тело. Ведь рана нанесена Хлыстом, — как-то многозначительно пояснила Рейзар, обращаясь больше ко мне, чем к Роупу.
— Конечно, — покорно согласился Роуп, в нем ощущалась горечь и вина.
— И прекрати это, — предупредила Рейзар и, не попрощавшись, покинула наш дом, уже более доброжелательно отозвавшись о волке. Вскоре на пороге появилась ничего незнающая Нилли, она обеспокоенно заскулила, но последовала примеру Алди.
Роуп тревожно заходил по комнате, потом бережно снял мои сапоги, накрыл шерстяным одеялом, тяжело вздохнул и продолжил свое самобичевание. Глаза распухли от слез, они не отрывались, а говорить не просто не хотелось — зашитая рана странно стягивала все лицо, создавалось впечатление, что вся кожа пала жертвой нитки и иголки в руках Рейзар. Донесся запах заваренного с мятой чая, Роуп принялся медленно глотать жидкость, напоминая моему пересохшему рту и горло о жажде. Вскоре парень догадался, уж не знаю каким образом, и поднес к сухим губам чашку. Некоторое время он молча сидел на краешке кровати, а потом принялся рассказывать разные истории, которых я никогда не слышала.
Голос потенциального менестреля ласкал, но проходящее онемение от примочки белладонны мучительно возвращало из полудремы к бодрствованию. Начавшийся жар и вовсе прогнал всякую надежду на отдых, но Роуп, по-видимому, решил, что я уснула, и замолчал, хотя он позволял не погрузиться в забытье. Я боялась этого состояния, потому что бред никогда хорошо не влиял ни на сны, ни на общее состояние организма, но открыть род не удавалось, так что друг продолжал молчать, сжимая мои пальцы в своей руке. Мне было спокойно, но оттенок ужаса, который щекотал волосы на затылке, не позволял полностью отдастся удовлетворению и расслабленности, поэтому тело мое стало похоже на натянутую
