японскую старушку, чтобы та от тряски не падала. В 12 ночи завалилась в комнату к Маше и пахла дымом, как пожарный. Праздник удался.
Ах, этот запах огня и канифоли на Курама-мацури! Запах дерева. Живого, хвойного, и старого, из которого построен храм. Дерево, дерево, дерево… Его тоже начинаешь чувствовать совсем по-другому. Такое теплое, темно-рыжее, бархатное, чешуйчатое, все в золотых бликах закатного солнца. Живая душа, ставшая храмом. Дерево-заговорщик, сообщник, друг… А иногда — холодное, молчаливое. Дерево — наблюдатель, тонкий резонатор пространства.
Вообще, отношение к строительному дереву тут совсем другое: синто, что вы хотите — полное слияние с природой. И непременно — у каждого дерева есть душа. Ведь если живешь так долго, как они, невозможно не иметь душу… Поэтому, перед тем как срубить дерево для храма, священники проводят специальные церемонии: просят душу дерева переселиться в храм и оберегать его. Не потому ли японские деревянные храмы сохраняются тысячелетиями — рекорд долголетия, который нигде больше в мире не побит?
Не все японские храмы, кстати, покрыты черепицей. Большинство покрыто толстыми многослойными шубами из коры хвойных деревьев — в основном кипарисов. Такие крыши просто умопомрачительно выглядят! Но особенно интересно не это, а то, что для устройства такого покрытия кипарисы не рубят! Вокруг храма, как правило, есть специальные старые священные деревья, с которых берут верхний слой коры для крыши. Лет через тридцать, когда покрытие пора заменить, на тех самых кипарисах уже успевает нарасти слой новой коры.
И его используют снова.
А в больших досках и столбах всегда дырки с краю делали — в них веревки продевали и так перетаскивали с места на место. По рекам тащили сперва, а потом по суше. Та крупная дыра в храме большого Нарского Будды, в которую все пролазят, помните, я про нее уже рассказывала — она, скорее всего, тоже именно для этого была проделана. Просто столб огромный и дыра соответствующая.
Сакураи мне всякие старинные штуки показывал — инструменты, которыми дерево обрабатывали. Такой лобзик здоровенный, им бревно сразу вручную можно было на доски распилить (вдвоем, конечно). А еще — всякие жуткие, ни на что не похожие тесаки тёна на длинных ручках — ими столбы и другие детали заглаживали. По столбу, оказываться, на ощупь можно примерный возраст храма определить — в зависимости от качества и типа обработки поверхности становится ясно, каким из тесаков это было сделано. А каждый тесак использовался в определенные временные рамки. Только для того, чтобы так вот рукой время постройки храма определять, нужен, я думаю, опыт не одного десятилетия. Как у Сакураи. А я пока так не могу. Про пилу тоже интересно было. Сакураи меня спросил: у нас пилу толкают или тянут? А я, в общем, толком и не знаю… Поводила рукой туда-сюда: тянут, говорю. В Японии тоже тянут, оказывается. А в Европе вот, на тебе — толкают!
А Сакураи все не мог поверить, что наши сельские амбары стоят не на ногах-сваях, а просто так, на земле[67]. «А как же мыши тогда?» Я говорю: «У нас кошек полно, зачем нам склады на сваях?» А у японских складов, между прочим, еще и горизонтальные диски специальные надевают на верх свай, называются такие штуки «мышеотвороты» — это чтобы те мыши, что по столбу все-таки влезли, на диск наткнулись и убрались восвояси. Потому что никакая на свете мышь вниз головой ходить не умеет. Вот интересно, не из Японии ли перекочевала к нам идея избушки на курьих ножках?
А Косида показывал мне всякие старинные гвозди: обычные и такие, чтобы вместе две доски встык соединять. Обычные были квадратного сечения, с очень тонкими шляпками. Кованые. А для соединения досок (японское название этих гвоздей «ай-куги» можно дословно перевести как «гвозди встреч») — просто плоские железные веретенца. Так вот, при реставрации храмов уровня Культурного наследия эти маньяки- реставраторы используют старые отреставрированные гвозди, а когда их не хватает (еще бы!), делают на заказ такие же точно кованые гвозди квадратного или веретенистого сечения.
Стала я тут, кстати, читать всяческие книженции по архитектуре. Иногда на такое нарываешься… Просто возникает ощущение, что ты изучаешь хроники параллельного мира, где развитие пошло абсолютно другими путями. Вот, например, как вам такая сентенция: «700 лет назад в комплексе Исэ-дзингу, очевидно, присутствовали здания на основе конструктивной системы „адзекура“ (это значит — обыкновенные наши бревенчатые срубы). Но при одной из перестроек эта архаичная и неперспективная с точки зрения формообразования система была заменена на более продвинутую — каркасную». Так вот, однако. Сруб, оказывается, неперспективная с точки зрения формообразования система! Поглядели бы они, какие мы из этой «неперспективной системы» церковные формы наобразовывали, закачались бы! А так… «Неперспективный с точки зрения развития мозгов род приматов уступил место на эволюционной лестнице более продвинутому роду насекомых…» Не правда ли — похоже?
Сакураи прикололся — забыл, что к нему должен пожаловать какой-то там чиновник с далеких окраин… Чиновник прождал его три часа в мастерской, а после уехал. Но оставил в подарок «о-мияге» — сласти своего региона.
Ну вот, грустно и растерянно сказал мне назавтра Сакураи, ничего хорошего человеку не сделали, а он сласти оставил. Придется их съесть. Чиновник оказался не простым, а с сакеварного завода. И сласти его были… Как бы это получше выразиться… В общем, железированное саке в прозрачных коробочках. Употребить в пищу это оказалось почти невозможным по причине странности консистенции. Внимательно глядя, как очкастый студент Хисада старательно гоняется под столом за своей сластью (конфетой это чудище назвать просто язык не повернется), я грустно изрекла: «Впервые вижу такую нелогичную еду. Ведь как ни крути, все что нельзя выпить, то можно съесть. И наоборот… Но только не в нашем случае.» Всеобщие попытки изобрести рациональный способ поедания этой пакости успехом не увенчались. Даже ложки не срабатывали: «оно» просто с них соскальзывало. Но азарт, как известно, двигатель прогресса. Сластей было порядком, поэтому веселье по отлавливанию, расчленению и засасыванию вредных штуковин продолжалось довольно долго. В результате все оказались пьяные. В самый разгар праздника в мастерскую зашел местный администратор и застал прелестную картину: Сакураи, троих парней и меня активно ползающих вокруг стола. Картину доводил до совершенства стойкий запах саке…
Несчастный администратор только горестно махнул рукой и пробормотал нечто вроде: «Профессор, и вы туда же, уж от кого-кого, а от вас-то я этого…» И удалился.
«Ну вот, — грустно констатировал Сакураи из-под стола, — таки отомстил мне этот сакешный чиновник за свое вчерашнее трехчасовое ожидание!»
А недавно одна знакомая прислала мне сообщение про компьютерный вирус. Мол, это от нее он ко мне переполз и надо его так-то и так-то найти и уничтожить, и отправить это письмо всем, кто есть в адресной книге. Короче, перепишите это письмо счастья двадцать раз и отправьте тем, кого вы любите. Я тоже психанула и отправила. Потом оказалось, что это не вирус вовсе, а безобидный файл «виндоус». Правда, к счастью, бесполезный. И от его удаления либо не удаления ровным счетом ничего не меняется. Потом Сакураи мне сказал: «Твое письмо про вирус меня очень порадовало, и я решил его отправить трем знакомым французским профессорам. Пускай и они развлекутся». Подробности реакции профессоров я у него по понятным причинам выяснять не стала…
Сакураи между тем продолжает геройские попытки по изучению русского языка. Недавно прихожу в университет, а он так серьезно говорит мне по-русски: «До свидания!» Малость перепутал, бедняга. С произнесением фразы «До свидания» вообще тяжеловато. Я как-то говорю — можно сказать проще: «Пока». А он: «Как-как? Бака?» А «бака», между прочим, по-японски значит «дурак». Нет, говорю. Уж лучше, кажется, в нашем случае говорить «До свидания». Но смех смехом, а что-то он запоминает. И не так уж мало. С ним даже в принципе общаться можно. По крайней мере, фраза «Чай будешь?» у него выходит очень и очень.
В пятницу я от них уходить собралась — говорю пацанам в мастерской: «Саё нара» (до свидания, значит). А они мне так радостно — «Саё-нара, ки-о-цукете!» (берегите себя). Сакураи на них грозно воззрился и говорит: «Это еще какое вам „ки-о-цукете“? Что надо сказать, когда человек уходит???» Они так смутились все ужасно, напряглись, заерзали, но Сакураи был неумолим. Тогда они, каждый как мог, сообщили мне по-рус-ски: «До свидания!» Это что же значит, пока меня не было, они там все коллективно тренировались произносить «До свидания»? Ха-ха!
Сакураи торчал со мной над конспектом про наши деревянные церкви прилежно почти целый день — это редкость вообще, он вечно куда-то обычно сбегает: то на лекцию, то аспирантов пугать, то в храм, а тут,
