провела жирную черту, подчеркивая все вышесказанное.
– Как я могла наступить на те же грабли?.. – заныла я.
– Ладно, не терзай себя излишне долго – шрамы останутся. – Голос Анечки потеплел. – В конце концов, сегодня только первый день. Понятно, что тебе тяжко приходится. Но постарайся думать больше о себе, а не о ваших отношениях. Вспомни – ты же именно ради этого ехала в отпуск.
– Да, – вяло согласилась я. – Только пока не чувствую себя в отпуске.
– Потому что ты не живешь в настоящем, а все время ныряешь в прошлое. Возвращайся немедленно! Трать на себя как можно больше денег. Ходи в кафе! Езди на природу. Загорай! У тебя есть на примете какие-нибудь симпатичные и не слишком навязчивые мужчины из старых друзей?
– Да, тут объявилась парочка-тройка желающих меня видеть…
– Не вздумай отказываться ни от одной встречи! Постарайся получить как можно больше удовольствия.
– Это звучит пошло, – осторожно заметила я.
– Еще пошлее – насиловать себе мозги непосильным вопросом, – отрезала Анечка. – Имей мужество хоть раз в жизни признать беспомощность своего разума.
И в этот момент, когда голос Анечки еще звучал в трубке, а по кухне полз запах разгорающегося камина, время застыло, как всегда случается в моменты кристальной ясности. Я осознала свою беспомощность.
Эту задачку было не под силу решить моему разуму, поскольку количество слагаемых не поддавалось исчислению. Без него я осталась абсолютно беспомощной, как ребенок, потерявший родителей на людной площади. Как муха, приземлившаяся на каплю меда.
И все, что мне оставалось, – это признать свою беспомощность и начать дышать.
От меня больше ничего не зависело, и можно было со спокойной душой забросить на кудыкину гору все свои трафареты жизни, сценарии примирений, все планы и намерения.
Я – беспомощна.
Стой крепче! Упрись в землю пятками! Держись! Вот так, девочка, твои ноги – это уже почти корни, ты врастаешь ими в землю. Чувствуешь, как по ним начинает струиться сила? Земля наполняет тебя силой, как любого из своих детей, которые не отрываются от нее. Миф об Антее – совсем не сказка, теперь ты чувствуешь это.
Вот так – стой крепче босыми ногами на земле, и она тебя поддержит.
Так мало и так много – стоять на земле ногами и дышать полной грудью.
Мой выбор страшен и прост: либо переступить через себя и сохранить любовь, либо отказаться от любви и сохранить себя…
Сколько бы раз в год я ни встречалась с родителями, они всегда находят, что я страшно похудела. Их не смущают напоминания о том, что уже три года подряд мой вес практически не меняется. Мое мнимое похудание служит вполне веским доводом для того, чтобы регулярно подкармливать меня пирожками, блинами, шоколадными конфетами, фруктами, рагу, рыбой, сыром, деревенским творогом и прочими видами бесконечно вкусной еды. Каждый раз, когда бы я ни приезжала, начинается активная забота о моем бренном теле: его выгуле, загаре, кормлении, а также закаливании – поскольку мои родители яростные фанаты бани.
Иногда обилие такой заботы меня утомляет. Но в этот раз она была как нельзя кстати. Главное, что мне хотелось в этот приезд, – это всячески баловать себя, невзирая на то, насколько это полезно или вредно для организма. Это мне посоветовали мой психолог и мой преподаватель йоги. В этом меня обязали принести клятву мои девушки-в-чулках.
Я поклялась на самом дорогом, что у меня было в тот момент, – на моей первой опубликованной книжке.
Насколько сложна задача, я поняла еще в первый день, когда ревела, уткнувшись в кушетку, которую мы с Тимом покупали для нашей квартиры, а потом оставили родителям. Это была замечательная кушетка, с изящным изгибом спинки, обитая гобеленом. Мне она всегда безумно нравилась. И я ревела, скрючившись на ней под грузом воспоминаний.
На второй день боль понемногу стала отступать, приглушенная солнцем и обилием эндорфинов, поступающих в мою кровь стараниями родителей.
Встречи с бывшими подругами и возлюбленными напоминают мне посещение лавок старьевщиков в Стамбуле. Первый раз, оказавшись в таком магазинчике, доверху набитом чудесным хламом, я была в диком восторге, как ребенок в магазине игрушек. Нагроможденные повсюду часы, будильники, шлемы, игрушки, вазы, посуда, старая мебель и прочее бездомное барахло занимали все свободное пространство, оставляя посетителям возможность передвигаться лишь мелкими шажками, аккуратно протискиваясь между шкафами и этажерками, дабы не уронить себе на голову утюг или лампу.
Это умиляет, восхищает, наполняет нежностью и трепетом… но только в первый и второй раз. Потом взгляд скользит по коллекциям артефактов все с большим равнодушием, а через некоторое время равнодушие превращается в скуку. И как бы ни было интересно разглядывать часы, очки, коляски и стулья, ничто из них не западает в сердце настолько, чтобы унести его с собой.
Я думала об этом еще в прошлом году: здесь, в городе детства, было несколько человек, с которыми я виделась скорее по инерции. И не знаю, стала ли я общаться с ними этим летом, если бы они сами не вышли на связь.
За тот год, что мы не виделись, Анна похорошела. Ее фигура окончательно восстановилась после родов, и широкий красный пояс подчеркивал модельную талию. Темные волосы были завиты и собраны на затылке в пышный хвост. Ее кожа, несмотря на все стрессы, сохранялась в идеальном состоянии и уже успела покрыться легким шоколадным оттенком. Меня всегда изумляла ее почти инстинктивная способность заботиться о внешности даже в период депрессий. Мне, как правило, достаточно было одного приступа хандры, чтобы забыть об обязательности маникюра.
Мне продемонстрировали сына – хорошенького двухлетнего мальчишку, похожего на девочку. И я в кои-то веки почувствовала, как внутри меня шевельнулась проснувшаяся зависть. Впрочем, заводить ребенка, живя на грани развода, казалось мне высшей степенью безответственности и абсурда.
Мы сидели в новом городском кафе в ожидании сырников и пиццы, и Анна в красках расписывала очередную серию ее семейной драмы. Уже месяц, как семья Даниных воссоединилась в очередной раз.
– Мы весь год жили отдельно, – рассказывала она. – Ты не представляешь, до чего у нас дошли отношения!
Это ее любимая фраза: «Не представляешь».
– Мы с ним и раньше ссорились, но до таких гадостей никогда не доходило. А последний год – как в аду, Ангел, честное слово. Он мне слова не давал сказать: чуть что – сразу «заткнись» или «закрой пасть»! Представляешь, гад какой?!
Я представляла. Лет десять назад я около двух месяцев встречалась с нынешним супругом Анны, и этого времени мне за глаза хватило, чтобы моя изначальная симпатия переросла в резкое отвращение. Митя был человеком глубоко сконцентрированным на жалости к себе. Под занавес наших отношений он рассказал мне одну историю, где фигурировали ночные блуждания страдающего персонажа, который задыхался от боли неразделенной любви и похмельной жажды – причем мне до сих пор не ясно, что же мучило его больше. Я плохо помню все детали, кроме одной фразы: «А они все дрыхнут, с-суки. Никому нет дела!»
Я мигом просекла Митькины мотивы: мне предписывалась роль Ангела-Спасителя. Ах, бедный, никто тебе не жалеет?! И злыдни-родители, вместо того чтобы водить вокруг тебя хороводы и отпаивать валерьянкой, спокойно спят? Негодные братья не льют вместе с тобой скупые мужские слезы, а готовятся к экзаменам? Моя злая ирония приподнялась как кобра, готовясь к броску. Ах, значит, никто тебя не жалеет?! Хочешь, чтобы я пожалела?
Я пожалела Димку так, что он долго плевался ядом в мой адрес. Впервые в жизни я порвала отношения так быстро и безжалостно, словно обрезала гнилую нитку. Тогда, на остановке у Центрального рынка, в двустороннем потоке людей, на узкой полосе асфальта, где бабушки торговали сушеными травами, шнурками, прищепками и прочими полезными вещами, я сказала, что хочу прекратить наши отношения. А
