Взяв у Аниськи бинокль, Панфил стал шарить им по затону.
Положив голову на руки, Аниська вздохнул:
— А верно, взять бы царя за шиворот и сказать: а ну, давай-ка ту самую бумагу. А либо письмо написать ему — так, мол, и так, открывай народу правду, наводи порядок.
— Чудак ты, — засмеялся Панфил. — Разве до царя письма доходют? За него министры все письма читают… Не пора ли? — спохватился он вдруг. — Как бы нам за разговором пихру не проморгать.
— И куда они попрутся в такую темень, — зевая, сонно протянул Васька. Украдкой под неторопливый рассказ Панфила он уже успел вздремнуть.
— Вот что, ребята, — властно посоветовал Панфил. — Перекиньтесь на тот берет ерика да поглядите в сторону кордона. Мы тут в одну точку глядим, а за камышами не знаем, что делается. Гребитесь-ка, только осторожнее.
— Ну-ка, подымайся, толстозадая, — смеясь, толкнул Аниська разомлевшего Ваську.
Васька встал охая и потягиваясь.
Ребята сняли юбки, вытащив из-под прикрытия каюк, поплыли к жуткому в черноте своей противоположному берегу…
…С глухим шумом каюк вязнет в прибрежном иле. Аниська переваливается за борт, припадает ухом к неподвижной и черной, как мазут, воде. Кругом вскидываются сазаны. Васька, ежась, терпеливо слушает отдаленный, чуть слышный, гуд хуторского колокола, отбивающего часы.
Аниська прыгает на берег, приказывает Ваське ждать, скрывается в зарослях куги. Он идет торопливо, оступаясь на промоинах. Нужно остановиться, осмотреться, повинуясь наказу Панфила, вернуться обратно, но Аниська продолжает идти по направлению к кордону. Острое любопытство гонит его вперед.
Темная огромная копна вырастает перед ним, за ней серо маячит кривая полоса воды.
Аниська припадает к земле, затаив дыхание, ползет гусеницей. Копна растет, превращается в островерхую тору. В темноте хата кордонников неузнаваема.
Аниська отползает вправо, чтобы быть ближе к берегу, залегает у самого яра. Пихряцкие ялики мирно покачиваются у причала. Из хижины слышится храп. Аниська, смелея, встает с земли.
От не остывшего еще костра веет теплом. У крыльца стоит стол, на нем неубранные чашки. Аниська на цыпочках обходит хижину. Глаза ощупывают длинный незнакомый предмет, прислоненный к стене между сходцами крылечка и окном. Еще не сообразив, что это, Аниська тянется к стёне, наталкивается на холодную сталь.
Кто-то ступает по скрипучим половицам хаты, сонный голос доносится через полуоткрытую дверь.
— Мигулин, спишь? Вот наскочит вахмистр — он тебе покажет.
Лежащий на крыльце казак что-то невнятно бормочет в ответ.
Прижимая к себе добычу, Аниська неслышно вползает в кусты осоки. Там, присев на корточки, ощупывает пахнущую ружейным маслом винтовку, туго набитый патронами подсумок.
С минуту он испытывает страх: зачем он это сделал? Куда денется с ружьем? Он даже не знает, как обращаться с ним. Да и что скажут Панфил, отец, Васька?
Аниська сидит в нерешительности, потом вскакивает, во весь дух бежит к ерику. Отсидка в кордегардии, отобранная снасть, порка на палубе «Казачки» мигом встают в его воображении, вызывают злобное чувство к кордонщикам, к Шарову, желание мстить им…
Аниська с разбегу прыгает в каюк.
— Что это у тебя? — робко спрашивает Васька и вдруг отшатывается от прислоненной к сиденью винтовки, как от гадюки. — Ружье? Где ты взял?
— Помалкивай, Васек, — успокаивает Аниська. — После разберемся. Греби!
Васька беспорядочно вскидывает веслами. Слышно, как тяжко дышит он, как мелко вызванивают его зубы…
Панфил уже насгребал на берегу кучу заплавы, присев, нервно чиркал спичками.
Крохотное пламя, блеснувшее в его корявых горстях, нехотя обвило камышовую былинку. Былинка тлела томительно долго и вдруг вспыхнула, словно натертая порохом.
— Панфил старательно подворошил огонь, царапая костылем землю, отошел к каюку.
— Ну, поехали, ребята!
В торжественном молчании разведчики выехали на взморье. Позади, на шпиле, оранжево полыхал костер. Его отражение сусальным золотом дрожало на черно-синей зыби ерика. Костер горел несколько минут, потом пламя отцвело, оставив после себя тусклый багряный отсвет. Шпиль у Малого кута снова погрузился в темноту, и уже трудно было различить, где был зажжен сигнал.
— Теперь, небось, орудуют наши. Нажимай, хлопцы, после передохнем, — шопотом пообещал Панфил. Гремя костылем, он придвинулся к корме и вдруг вскочил, испуганно вскрикнул:
— Стойте, хлопцы! Да остановитесь же, идолы!
Аниська перестал грести.
— Что случилось, Панфил Степанович?
С минуту все молчали. Плескалась вокруг мелкая зыбь.
— Братцы! Откуда это? — прошептал Панфил, опасливо держа в руках винтовку и роняя костыль.
Сдерживая смех, Аниська попросил:
— Спрячьте, Панфил Степанович. Не вы ее туда положили.
— Ты мне, падло, скажи, откуда достали винта? — вскипел Панфил.
— Тише, дядя Панфил, — снова предостерег Аниська. — Чего вы пристали — где да где. У цапли старой в гнезде. А хотите знать, спросите у Мигулина-пихрена. Не виноватый же я, что они так нализались, что ружья побросали.
— Дядя Панфил, мы из нее галок, а либо зайцев будем стрелять, — серьезно вставил Васька.
Панфил покачал головой.
— Эх, ребята! Казенкой разве галок стреляют? За это нам всем — тюрьма, а тебя, Анисим, видимо, мало к атаману таскали — не каешься.
Аниська виновато молчал и вдруг кинул весла.
— Меня мало таскали по тюгулевкам, а по вас, наверное, мало тира стреляла? Им, значит, можно нашего брата уничтожать, а нам почему нельзя обороняться?
Панфил не отвечал, склонив голову.
Каюк тихо прибивало к берегу.
— Дядя Панфил, вы же сами недавно говорили, что надо бороться супротив беспорядков, — горячась, продолжал Аниська. — Они гирла поделили на запретное и на законное. Ну и пусть. Если запретное и нужен расплод рыбы — никого туда не пускать. А они что делают? Шарапову да Полякину отписали все гирла? А по нас будут стрелять! Вот приобрели мы дуб, и я за него головой буду стоять. И пускай винтовочка полежит. Пригодится.
Аниська яростно разбивал веслами непокорный бурун. Опустившись на сиденье, бережно, как опасную вещь, Панфил держал на коленях винтовку. Молодцеватое, всегда усмешливое лицо его было темно и неподвижно. Уже линял на востоке синий атлас неба. Затуманенный гребень Займищ все яснее проступал на нем.
Панфил встал, медленно придвинулся к корме. С минуту он держал винтовку так, будто хотел бросить ее в море, смотрел в ворчливые неясные волны, отставив хромую ногу. И вдруг нагнулся, быстро завернул винтовку в Федорину юбку, торопясь, стал засовывать под корму.
— Приедем домой — спрячем ее подальше, — глухо сказал он Аниське. — А отцу пока ничего не говори. Ясно?
— Ясно, дядя Панфил, — ответил Аниська.
Давно не было у рыбаков такой удачи, как в ту хмельную предпраздничную ночь. Под покровом темноты смело гуляли крутийские баркасы по заповедным водам. Трещали под тяжестью рыбы волокуши, приглушенно звенела над взбаламученными водами команда крутийских атаманов.
Прасолы, притворяясь празднично беспечными и бездельно скучающими, вовсю развернули скупку
