реальными и важными, чем события ее повседневной жизни. Но для Чарльза, призналась она Уильяму, они были всего лишь забавой.
– Что-то я разболталась, – оборвала она себя.
– Нет-нет. Мне все это крайне интересно. Если хотите знать, мисс Лэм, его подпись обнаружил я.
– Вы о чем?
– О подписи Шекспира. Это старинная, времен правления короля Иакова, бумага о праве собственности. Мой отец подтвердил ее подлинность.
– И это в самом деле его почерк?
– Тут нет никаких сомнений. – Шрамы на ее лице чуточку светлее здоровой, не тронутой оспой кожи, отметил он про себя. – Я наткнулся на нее в антикварной лавке. На Гроувнор-сквер.
– Обладать такой реликвией…
– Мне частенько приходила в голову мысль, что где-то должно храниться множество документов, связанных с Шекспиром. Не странно ли: все, что было у него в кабинете и библиотеке, как в воду кануло. Ни в одном завещании об этом имуществе нет ни словечка. А ведь его родня наверняка отнеслась бы к таким бумагам с большим почтением.
– Разумеется.
– Уж они бы их свято хранили.
– В Стратфорде?
– Кто знает где, мисс Лэм?
Он чувствовал, что между ними возникла некая близость, хотя не понимал, откуда бы ей взяться; она словно снизошла на них обоих свыше.
Отец Мэри завел старинную песню.
– Я часто думаю, – осмелев, довольно громко сказала Мэри, – каким был Шекспир на самом деле. В жизни, я имею в виду.
– Без сомнения, очень разумным человеком.
– Что и говорить. Редкостно разумным.
– Вероятно, открытым и щедрым. И честным.
– С упругой походкой. Такого никакою силой не сдержать.
– Еще бы. То, что было в нем, правдивей…[54] – громко заговорил Уильям, но осекся и понизил голос. – Как вы справедливо заметили, мисс Лэм, он не принадлежал к простым смертным.
Ему вдруг показалось, что комната стала меньше; он словно разом оказался ближе к Мэри, к ее родителям, даже к развешанным на стенах миниатюрам.
– Тем не менее он понимал, что такое быть обычным человеком, правда, мистер Айрленд?
– Он про всех и про всё понимал.
– В его пьесах действуют обыкновенные люди. Кормилицы, заключенные, горожане. Но их обыкновенность граничит с гениальностью.
По ее пылкой речи он понял, что девушка очень одинока; снедавший ее жар редко находил выход.
– Вспомните кормилицу Джульетты, – продолжала Мэри. – Ведь она воплотила в себе самую суть всех нянек и кормилиц, которые были и еще будут на земле.
– А привратник в «Макбете»!..
– Да, да. Я про него и забыла. Мы должны составить список простых людей, действующих в пьесах Шекспира. – Это «мы» прозвучало чересчур фамильярно, и Мэри поспешно повернулась к матери: – Где же пропадает Чарльз, мама?
– В каком-нибудь недостойном его месте, я полагаю.
Миссис Лэм осуждающе вздохнула и, удовлетворенная, взялась за рукоделие. Ее муж уже спал возле угасающего очага.
– Можно я вам кое-что сыграю, мистер Айрленд? Чтобы пояснить одну мысль.
Мэри подошла к небольшому пианино, стоявшему в нише рядом с камином, откинула крышку и заиграла. Казалось, ее пальцы почти не касаются клавиш, но гостиную наполнили звуки сонаты Клементи.[55] Поиграв с минуту, Мэри обернулась к Уильяму:
– Красиво, не правда ли? Так возвышенно. Но особого смысла из нее не извлечешь. Шекспира я воспринимаю точно так же. Чистая экспрессия. Он тоже играет лишь черными и белыми клавишами. Всё.
Если бы в ту минуту на глаза ему навернулись слезы, он бы и сам не сказал отчего.
– Пожалуйста, сыграйте еще.
Музыка витала над ее родителями, не задевая их и не вызывая никакого отклика. Но Уильяма она взволновала. В книжную лавку музыка не залетала никогда; ему были знакомы лишь напевы, звучавшие в городских парках и на постоялых дворах. А эта музыка была совсем иная, из других сфер. Она подкрепляла сложившееся у него представление о Мэри Лэм.
Внезапно раздался громкий стук в дверь. Мэри поспешно встала и направилась в прихожую. Пробудившийся мистер Лэм спросил жену:
– Сколько еще мешков везти на мельницу?[56]
Уильям вдруг почувствовал себя совершенно чужим в этом доме. Нежеланным гостем. Из прихожей доносились голоса:
– Я потерял ключи, дорогая.
– Что с тобой стряслось?
– Меня ударили.
– Ударили?!
– Какой-то негодяй сорвал с цепочки мои часы и был таков. Посмотри, рана на голове еще кровоточит?
Миссис Лэм бросила на Уильяма безумный взгляд и поднялась с кресла:
– Что случилось, Чарльз?
– Меня ограбили, мама.
Чарльз вошел в комнату, как показалось Уильяму, с торжествующим видом.
– А, мистер Айрленд. Я совершенно забыл. Очень рад снова вас видеть. Меня, понимаете ли, задержали обстоятельства.
– Ты ранен, Чарльз?
– Нет, мама, по-моему, нет. Ты уже видела книгу, Мэри?
– Что у тебя украли, Чарльз?
– Часы, мама. Больше ничего.
Мэри подошла к матери.
– Пустяки. Чарльз цел и невредим. Успокойся. – Она усадила мать в кресло. – Ни синяков, ни царапин. Только часы пропали.
Мистер Лэм снова задремал.
Чарльз подсел к Уильяму.
– Я был на дружеском ужине. Иначе я бы вспомнил про назначенную встречу с вами. А потом – это происшествие…
Голос его звучал чуточку покровительственно.
– Ничего, мистер Лэм. Ваши родители и сестра проявили редкое радушие. Мы слушали музыку. Вы уверены, что вы в добром здравии?
Чарльз только отмахнулся.
– Музыку слушали? Вам повезло. А, вот она, книга.
Он взял «Пандосто» с приставного столика, куда ее положила Мэри.
– Да, та самая.
– Вы позволите?
– Она теперь принадлежит вам. Остаток выплатила ваша сестра.
– Каким образом?
– Не имею представления.
