Не были ли цифры в этом математическом мире единственным средством общения? Нелл Гвин делает прощальный жест в сторону Свиньи и Свистка, после чего мы видим, как он идет по каменной улице. К нему слетаются серые птицы, но он отгоняет их резким движением.
Было высказано мнение, что эти летучие существа — предки нынешних ангелов, в ту пору потемневшие и ослабленные из-за условий эпохи Крота; но это не более чем гипотеза. Вдруг мы видим, что настала ночь: небо исчезло, предметы лишились цвета, и в различных строениях возникли небольшие огни. Хичкок-Исступление в этот момент тоже растворяется во тьме, поскольку лента образов здесь обрывается.
29
Платон. Могу я попросить тебя кое о чем?
Душа. Все, что я имею, — твое.
Платон. Расскажи мне о людях эпохи Крота. Они действительно так безнадежно заблуждались, как нас учили? Как я учу?
Душа. Кто может сказать? Я, конечно, никогда не осмелилась бы противоречить тебе, но, бывало, они задавались вопросом, что с ними происходит. Бывало, они даже не могли понять, что им надлежит делать. Вспоминается… нет, ничего.
Платон. Что ты хотела сказать? Ты едва не проговорилась, ведь так? Ты готова была признаться, что ведаешь о них не понаслышке. Я это чувствовал. Ты там была.
Душа. Пожалуйста, не говори за меня…
Платон. Ты со мною лукавила.
Душа. Все, беседа окончена.
Платон. Нет. Не уходи. Прости меня.
Душа. Честно?
Платон. Честно.
Душа. Будем считать, что на эту тему не говорили. Итак, ты задал мне вопрос об эпохе Крота.
Платон. Да. Может быть, я неверно сужу о людях той поры.
Душа. Знаешь, иногда мне за тебя тревожно.
Платон. Отчего?
Душа. Ты лишен широты взгляда.
Платон. Разве это не твоя прерогатива?
Душа. Послушай меня. Что, если тебе, оратору, предначертано было ошибаться? Что, если это единственный способ поддерживать в людях уверенность в реальности окружающего их мира?
Платон. Это была бы тяжкая участь.
Душа. Но что, если — неизбежная? Может быть, каждая эпоха зиждется на добровольной слепоте? Тогда ты, Платон, становишься необходим.
Платон. Значит, вот какова твоя цель. Пестовать мое невежество.
Душа. У меня нет цели. Я здесь, и только.
Платон. Не верю тебе.
Душа. Что-что? Не веришь собственной душе? Так не бывает.
Платон. Я в замешательстве. Не буду скрывать. Помоги мне.
Душа. Нам надо кое о чем условиться. Ты хочешь дойти до границ твоих познаний и твоей веры. Это так?
Платон. Конечно.
Душа. Тогда я больше тебе не защита.
Платон. Защита отчего?
Душа. Не знаю. Долг души — защищать подопечного…
Платон. Когда-то я видел изображение ангела-стражника с огненным мечом.
Душа. Вот-вот, что-то в этом роде. Но если ты действительно хочешь узнать некую правду…
Платон. Только этого и желаю.
Душа. Пусть будет так. Я не буду больше преграждать тебе путь. Удачи тебе.
Платон. Когда я вновь тебя увижу?
Душа. Видел ли ты меня по-настоящему хоть раз? Иди же. Горожане ждут тебя.
30
Видите этот обугленный лист бумаги? Обратите внимание: на нем имеются слова, написанные старинным английским шрифтом. Звездочками я обозначаю выжженные или вырванные места текста. Я прочту вам то, что сохранилось; заранее прошу прощения за резкость и неблагозвучие, присущие старинному выговору. Текст считается подлинным.
Есть все основания считать, что Элиот — это имя автора или певца произнесенных мною слов, и, к счастью, до нас дошли некоторые памятники, которые могут способствовать более точному установлению его личности. Был найден прозаический отрывок со словами: «Как пишет Джордж Элиот[32]…». Кроме того, коллекция стенной живописи эпохи Крота, экспонаты которой предположительно датируются XVIII–XXI веками, содержит картину или плакат с надписью: «Альгамбра»[33]. Мы представляем нашего родного и любимого Элиота, шоколадного щебетуна, гуттаперчевого негра». Я уже говорил вам, что в ту эпоху земля была разделена на так называемые «расы», и причины этого разделения носили, как мы склонны полагать, не духовный, а климатический характер; «шоколадный» и «негр» — это синонимы понятий «африканец» и «чернокожий». В эпоху Чаромудрия люди, конечно, были убеждены, что черные «расы» стоят ближе к богу и поэтому обуглены лучами божественной любви. Итак, можно предположить, что приведенные мною слова принадлежат африканскому певцу Джорджу Элиоту. Я прекрасно понимаю, что уверенности в этом быть не может, но сделанный мною вывод, по крайней мере, согласуется со всеми имеющимися у нас данными.
Текст как таковой интерпретировался исследователями по-разному. Один из них утверждает, что «обломки» и «руины» — одно и то же и что Джордж Элиот просто созерцает развалины часовни или церкви Святого Иеронима, построенной в более раннюю эпоху. Но другой историк оспаривает это мнение, считая, что «руины» — то же самое, что «руны», то есть письмена, а «Иеронимо» перестановкой букв можно превратить в «они о мире». Таким образом, получается:
