— Что, скоро отменят карточки? — поинтересовался Николай.

Роль эксперта по росту благосостояния ставила Вилю в тупик: она обязана была врать (спустя шестьдесят лет это называется соблюдением корпоративных интересов), но врать уклончиво, а хотелось ответить «не знаю» и сменить тему. На помощь пришел Илья, до сих пор скромно молчавший. Виля представила его как «товарища по работе». Младшего товарища — зачем-то уточнила. И вот теперь Илья сказал правду, легко, без всякого усилия:

— Поймите, Виола — не председатель колхоза и не селекционер, она — пропагандист и работает по 24 часа в сутки, а сегодня — праздник, и она отдыхает. — «Какое точное определение», — подумала Виола. Что бы она ни делала, на каких бы должностях ни оказывалась, а суть ее деятельности всегда сводилась к этому: пропагандировать власть народа, новую справедливую жизнь, веру в которую так сложно стало поддерживать.

— Ты тоже пропагандист? — вдруг обратился Андрюша к Илье.

— Что это за «ты», — шикнула на него Виола. — Илья Сергеевич взрослый человек.

Тут Илья протянул через стол руку Андрею:

— Давай будем друзьями, зови меня Илья и на «ты», по рукам?

Андрей покосился на мать и, увидев, что она не нахмурилась, согласился.

— Отвечаю на твой вопрос: я не пропагандист. Чтобы быть пропагандистом, надо иметь очень серьезные знания и очень пылкое сердце, как у твоей мамы. Я, скорее, воспитатель. А теперь моя работа — собирать архивы, чтобы в истории ничего не потерялось. История, наша история, началась ровно семнадцать лет назад.

Все подняли рюмки.

— А что было до этого? — пятилетняя Маша неслышно подошла к столу.

— До этого были репетиции, — не дрогнув, ответил Илья. — Или тренировки. В зависимости от того, что тебе больше нравится, театр или спорт.

— Театр, — мяукнула Маша и убежала играть со своей подружкой Викой.

— А мы через неделю уезжаем, — сказала Надя. — Колю направляют служить в Миллерово.

— Где это? — ни Виля, ни Илья не знали.

— Азово-Черноморский край, Северодонской округ. Недалеко от Ростова.

— Можно только позавидовать, здесь зима начинается, а они на юг едут, — Виле ужасно захотелось поехать с ними, и потому что Надя действовала на нее успокаивающе и ободряюще, и потому что на юг, и потому что далеко.

— Будет отпуск, приезжай в гости, приезжайте в гости, — торопливо поправилась Надя, не зная, как лучше сказать, и на всякий случай посмотрела на Андрея.

— Не-а, мне и тут хорошо, бабушка на юга не ездит, без меня она жить не может, так она говорит, — Андрей выступил несколько неожиданно.

— Мама без тебя тоже не может, уверяю тебя, — встрял Илья с педагогической интонацией.

— Без меня и Машка не может, и нянька Катя, без меня никто не может.

Андрей заставил всех рассмеяться, и на этой веселой ноте гости начали собираться домой.

Виля закинула детей домой, и они с Ильей пошли гулять дальше, по Тверской на Красную площадь. Когда-то она шла с Марком Виллемсом в обратном направлении и схожем настроении. Илья попросил Вилю остановиться у памятника Пушкину и торжественно предложил руку и сердце.

— Вилька, — сказал он, прикоснувшись щекой к ее щеке.

— Илька, — сказала она.

Потом она говорила:

— Поговорю с детьми, могут заартачиться… Надо подумать, что сказать Машеньке…

Какой это все-таки замечательный праздник, годовщина революции, думала Виля, засыпая и улыбаясь в полусне. Илька…

Выстрел безумного Николаева, решившего бороться с бюрократией (так он якобы мотивировал убийство Кирова), круто повернул Вилину жизнь. На следующий день, 2 декабря, Сталин уже был в Ленинграде и самолично допрашивал ничтожного убийцу. Да, Троцкий немедленно отозвался из-за границы, что убили Кирова по заказу Сталина. Почему-то так думал не один Троцкий: Нина Петровна, сама Виля, многие так думали, но не говорили вслух — молчание воцарилось гробовое, красноречивое (даже при описании этого молчания лезет двусмысленность). Шепотом пели частушки: «Огурчики-помидорчики, Сталин Кирова убил в коридорчике».

Из редакции Виля позвонила в Миллерово, сказала, что хотела бы поработать, и ее, как «такого заслуженного человека из самой Москвы», готовы были принять на работу ответственным редактором газеты «Большевистский путь».

Глава тринадцатая

Проститутки

В главе тринадцатой речь должна идти о роковом. Мы с Мефистофелем поселились в его комнате в коммуналке, и к концу моей беременности он потерял работу. Жили на мою стипендию, капуста да котлеты по шесть копеек, благо мне было восемнадцать лет, силы брались из воздуха и особой подпитки не требовали. С мамой мы не разговаривали с момента моего бегства. Дед меня ободрял, хотя рассчитывал, наверное, на более разумное построение жизни любимой внучки. Но что делать: бабушка родила в таком же возрасте, и свадьбы у нее тоже не было. А теперь и сам дед пил беспробудно. Как-то позвонил и попросил срочно приехать. Я помчалась вместе со своим пузом на Ленинский, возле его двери милиция, он не открывает, собираются ломать дверь. Дед впустил меня, отяжелевшие глаза его улыбнулись, а милиция появилась потому, что в своем делирии он поставил фингал соседке и та вызвала подмогу. Я примирила деда с дяденьками милиционерами, и все вместе мы отправились в вытрезвитель. На деда я даже не умела злиться. Он был фамильной драгоценностью, связующим звеном с моим счастливым детством. Мама давно о нем не вспоминала, а тут возник квартирный вопрос. Отчим, вступивший в кооператив лет пятнадцать назад, должен был получить квартиру. На трехкомнатную, на какую он записывался в прежнем многосоставном семейном положении, он претендовать больше не мог, и они с мамой могли получить только двухкомнатную. Мамин план был безумен: не просто самой въехать в трехкомнатную квартиру элитного брежневского дома, но и оставить мне прежнюю, «нехорошую».

Две квартиры на троих было не получить, без помощи деда дело гиблое. «Дорогой папочка», — услышал дед в трубке и очень обрадовался, хотя, конечно, знал, что раз о нем вспомнили, значит, нужна помощь. По старой памяти он мог еще к кому-то обратиться. Тем не менее маме пришлось сильно попотеть и побегать, чтобы получилось задуманное. Она настояла, чтоб отчим выписал из Харькова свою престарелую мать, ее прописали в элитной квартире, но жить, конечно, мама с ней не собиралась и прямиком отправила в богадельню. Отчим посопротивлялся, повздыхал, они поскандалили несколько дней, и он сдался. Старухе же пути назад были отрезаны, она выписалась из харьковской квартиры и прописалась в московскую. Пожить там ей удалось дня два. Во мне кипел праведный гнев: обманули старушку, пусть и не самую симпатичную на свете — но ведь и сама я делить с ней кров вовсе не хотела. Пока что мы с Мефистофелем жили в его тринадцатиметровой комнате, половину которой занимал рояль, в трехкомнатной коммуналке.

Благодаря маме нехорошая квартира осталась в моем распоряжении. Тогда я посмеивалась над ее усилиями, взятками, беганьями по райкомам и райисполкомам, потому что сама не отличала комнаты в коммуналке от отдельной квартиры, умея различать лишь счастье и несчастье, любовь и нелюбовь, и сама ни за что бы не стала унижаться перед гнусными чиновниками, всовывая им подношения и письма из разных инстанций, свидетельствующие, что просящий заслужил у власти благосклонного к себе отношения. Мать — старый большевик, отец — красный профессор и прочее, и прочее. Я оценила мамин подвиг позже: благодаря ей я живу не под мостом.

Ребенка я рожала уже в нехорошей квартире. Читала, по своему обыкновению, жадно и не

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату