я «Барышню-крестьянку» или «Метель» читаю… А другие повести Белкина мне как-то по барабану… С Лёкой я по поводу литературы не откровенничаю. Она не понимает, у нее какие-то свои представления. Пушкина, например, надо любить всего, и точка. И Лермонтова всего. И Гоголя. Но я умею с понтом под зонтом такие турусы на колесах развести, что Лёка только глаза таращит и тихо радуется, что у нее внучка начитанная. Пусть радуется, старушка, ей и так не сладко… А в Америке, если все получится, ее вообще инфаркт хватить может. Хотя у нее сердце, слава богу, здоровое. Да и не такая уж она старая по нашим временам. Пятьдесят восемь с половиной. Зря я ее уговорила со мной лететь, по привычке просто, ведь она моя надежда и опора… Лучше бы одной, у меня руки были бы развязаны, а при Лёке труднее будет… Ничего, еще время есть, и надо как следует подготовиться. Мамалыга должна просто рухнуть, когда меня увидит. Подготовка уже идет полным ходом. Ничего, цель оправдывает средства…
Леокадия Петровна
Я возвращалась домой от Натэллы и у метро столкнулась с матерью Стаськиной одноклассницы.
— Леокадия Петровна, здравствуйте, вот хорошо, что я вас встретила. Знаете, мне надо с вами поговорить!
— Добрый вечер, Елена Владимировна, — вежливо ответила я, не испытывая ни малейшего желания с нею говорить. Но никуда не денешься, она живет в нашем доме и идти придется вместе. Эта дама лет сорока была активнейшим членом родительского комитета, который в выпускном классе развил весьма бурную деятельность.
— Леокадия Петровна, я просто обязана вас предупредить… — довольно зловеще начала она.
У меня заныло сердце. Неужели Стаська опять что-то натворила?
— Слушаю вас, Елена Владимировна.
— Вы знаете, что Станислава торгует в школе поношенными вещами?
— Что? — оторопела я.
— Да-да, именно так! Она распродает вещи, присланные из Америки. Согласитесь, занятие не самое благопристойное.
— Соглашусь, хотя, с другой стороны, в этом возрасте могло бы быть и хуже!
— Ну конечно, зарабатывать проституцией хуже. Но вы, разумеется, не в курсе дела?
— Нет, я ничего не знала. Но этому будет положен конец. Дура она еще…
— Судя по вашему тону, вы к ней слишком снисходительны. А она девочка с тяжелым характером, впрочем, понятно, без матери растет. Только вы уж не говорите ей, что это я вам сказала, а то моей Ляльке достанется… Она у меня тихая, скромная и не умеет за себя постоять. А Станислава бывает очень агрессивной и несдержанной. Вы уж простите, я понимаю, вам и так трудно… Но я должна была вас предупредить, просигнализировать, так сказать…
— Спасибо за предупреждение.
И как это я не заметила? Давно шмона не устраивала, все времени не было. У нас поменялась сетка вещания, и у меня стало меньше возможностей для обысков. Но завтра я не работаю и все выясню.
Стаська спала. Или притворялась? Я не стала устраивать разборки на ночь глядя. Но спала я ужасно, несмотря на снотворное. Что она опять удумала? Зачем распродает шмотки?
Утренний шмон принес ошеломляющие результаты. В обычно битком набитом шкафу буквально свистал ветер. А в ящике стола в драном учебнике физики за девятый класс лежали деньги — пятьсот двенадцать долларов. Это что, подготовка к Америке? А в чем, хотелось бы знать, она поедет? И неужели эти горы шмотья стоили всего пять сотен? Впрочем, если торговать в школе… Или есть еще заначки? Но я решила больше не искать. Я должна поговорить с ней начистоту.
— Обедать иди! — распорядилась я, едва она вошла в квартиру.
— Лёка, ты чего такая?
— Да понимаешь, нас ограбили, — сообщила я.
— Как? — позеленела она и кинулась к своему столу.
Вернулась довольная.
— А чего украли-то?
— Твои тряпки, больше ничего не взяли. Странно, да?
Она вспыхнула.
— Ты зачем в мой шкаф лазила?
— Я не лазила, я твой розовый свитер из чистки взяла. И смотрю, пусто все. Можешь объяснить мне, что это значит? Сперва посуду колотишь, теперь шмотки выбросила. Так и разориться недолго.
— Я не выбросила… Я продала.
— Продала? Как интересно! И много наторговала?
— Да нет, но все-таки на пятьсот баксов.
— А зачем ты это сделала? И в чем собираешься ехать? Голая, чтобы вынудить мать купить тебе все новое?
Она зашлась от возмущения.
— Ты… как ты могла такое подумать!
— А что прикажешь мне думать?
— Я просто хочу на эти бабки купить себе что-нибудь совсем другое, хорошее, классное, а не ширпотреб… пусть видит, что мы в ее подачках не нуждаемся.
— Послушай, зачем с таким настроением ехать, скажи на милость?
— Хочу!
— А как по-твоему, на пятьсот долларов можно купить много дорогих вещей?
— Можно кое-что, я уже присмотрела… особенно на распродаже, уже начались рождественские распродажи…
— И кому ж ты это все загнала?
— Девчонкам в школе… Кое-что еще осталось, думаю, баксов на двести, так что Мамалыга не особенно тратилась на меня. Я собрала тряпье за четыре года…
— А почему ты мне ничего не сказала?
— А ты бы разве позволила? А так… я, кстати, сама хотела тебе рассказать и даже… попросить тебя пойти со мной, чтобы выбрать…
— Стаська, не ври и не подлизывайся.
— Нет, правда. Я твоему вкусу доверяю.
— И напрасно. Я в вашей молодежной моде не разбираюсь.
— Ну, Лёкочка, не злись, пожалуйста, ты же сама всегда говоришь — лучше иметь две-три хорошие вещи, чем мешок плохих. Пусть она видит, что ты меня хорошо одеваешь, а не в дешевое американское дерьмо.
— Это что, способ вымогательства? — рассердилась я. — У Ариадны наверняка не слишком много денег, особенно учитывая наш приезд и свадьбу…
— Как ты можешь так обо мне думать? Это не способ вымогательства, а наглядный пример того, что ты… что мы не нуждаемся в ней…
Что за идиотизм, ты же взрослая уже, школу кончаешь, а несешь невесть что! Да если б не эти шмотки, ты бы всегда ходила в двух-трех вещах и далеко не лучшего качества. А благодаря ей у тебя шкаф ломился от тряпок, которыми ты почему-то раньше вовсе не брезговала. Мне за тебя стыдно.
— Лёка, не придуривайся, что ты не поняла… ты просто придираешься ко мне. Между прочим, я получила пятерку за сочинение.
— Поздравляю!
— Единственная пятерка в классе!
— И то хлеб. А что, ты в школе прилавок поставила или как?
— Или как!
