— Да, по техническим причинам, я слышала. А что случилось на самом деле? Авария?
Диспетчер немного помедлила.
— Автобус сломался… и шофер заболел, — наконец изрекла она.
— Какое ужасное совпадение!
Можно было, конечно, засмеяться, отчего же нет, только сомнительно, чтобы в данном случае ирония помогла делу: окошко угрожающе качнулось, готовое вновь захлопнуться.
— Обождите!
— Ну что еще?.. Между прочим, гражданочка, во всем мире теперь шофера — это проблема. Надо читать газеты.
— Боюсь, что сейчас мне это вряд ли поможет, — вздохнула Ритма. — Понимаете, мне надо домой.
Теперь вздохнула диспетчер.
— Заладили одно и то же… как заигранная пластинка.
— Но я должна попасть домой!
Диспетчер помолчала.
— А куда вам?
— В Мургале.
— Вот мировая проблема! Выйдете на шоссе, проголосуете — и будете дома еще быстрей, чем на автобусе. Такая молодая, видная женщина — любой шофер вас подберет, любая попутка…
Ритма усмехнулась, подумав, что последнюю фразу диспетчер, пожалуй, всегда держит про запас, особенно для критических случаев. Но что же ей оставалось делать, как не двинуться к шоссе в надежде перехватить какой-нибудь грузовик, хотя воскресный вечер не очень удачное для этого время, отнюдь — по воскресеньям из города и в город больше катят легковые машины, а легковушки часто не останавливаются, не берут, разве что случится знакомый. Ей вспомнился Каспарсон, но их поездка теперь казалась ей далекой-далекой, как будто это было не сегодня, не каких-то два часа тому назад.
Интересно, вернулся Аскольд или еще нет?
Она вновь испустила невольный вздох, постояла еще, сама не зная, чего ждет и ждет ли вообще, и двинулась по направлению к шоссе.
Она шла мимо ярко и тускло освещенных зданий и домов. Озаренные люминесцентными фонарями улицы, казалось, были залиты бледным светом луны, в воздухе струилась невнятная музыка. Совсем неплохо было так не спеша пройтись по городу зимним вечером, если бы… Может быть, Айгар догадается сбегать на остановку — встретить. Тогда сразу бы выяснилось, что автобуса не было… Она поравнялась с кинотеатром, сиявшим яркими огнями, и ей пришло в голову, что она уже долго не видела ни одного фильма, но сколько времени, вспомнить не могла. И уже совсем неподалеку от шоссе впереди выросло здание ресторана, и все было так же, как на пути сюда: за драпированной шторой, которая мерцала матовым светом, как бы сама его излучая, покачивались в танце темные тени в движениях реальных и нереальных, живые фигуры и в то же время словно видения. Ей хотелось взглянуть хотя бы снизу, из уличной полутьмы на это манящее и таинственное сияние, водопадом льющееся из окна во всю стену. Но у входа шлялись подгулявшие детины, и Ритма не остановилась, прибавила шагу и лишь потом еще оглянулась. Танцующих больше не было видно, только светящийся фасад.
А вот наконец и шоссе. Здесь уже окраина. По ту сторону дороги, напоминая освещенный пассажирский поезд, цепочкой тянулись однотипные частные домики; их пологие крыши и голые яблони в садах не могли существенно, как большие дома в центре, задержать ветер, и он гулял на воле и делал пробежки куда ему вздумается. Ритме стало холодно. Она вообразила себе, что сейчас, сидя в теплом автобусе, была бы уже чуть не на полпути к дому, и, замерзая все сильнее, промерзая до костей, нахохлилась как птица. Лучше было об этом не думать — такие мысли ничем не могли помочь, только нагоняли дрожь и тоску.
Людей почти не было. Те, кто собирался куда-то ехать или идти, давно уехали и ушли, а те, кто не был в пути, сидели в натопленных комнатах. Она одна шаталась как неприкаянная. Ей очень, очень хотелось домой, но ее желания не имели никакой власти над событиями в этот вечер, она была как бы зрителем, воля и чувства которого ни в малейшей мере не влияли на ход спектакля: он шел своим чередом и развивался по своим законам.
Шоссе точно вымерло.
«Мне нужно уехать», — снова подумала Ритма с немой горячей мольбой, хотя и бессильной, и она это знала.
Но вот на повороте сверкнули фары, превращая асфальт в белое половодье. Ради одного человека, стоящего у дороги, водитель, конечно, не переключил дальнего света на ближний, и фары, приближаясь, впивались в Ритму, как лазер, слепя глаза до слез, — ведь она смотрела прямо на машину, как раз навстречу, моля, заклиная остановиться, хотя шофер не мог видеть ее взгляда, и она это знала.
Автомобиль мягко прошуршал мимо, пахнув на Ритму густым жаром. Тьма, в которой клубилась и вилась бензиновая гарь и снежная пыль, погребла машину в своих вихрях, а секунду спустя тьму продырявили блики пастельных тонов в окнах низеньких домиков.
Ритма предчувствовала, что добраться попутной машиной будет не так просто, но уж никак не предполагала, что на шоссе их будет раз-два и обчелся. Из окна автобуса ей всегда казалось, что мимо так и мелькают встречные фары. Когда же голосуешь на дороге, это выглядит иначе; так было всегда — сидеть в тепле вовсе не то же самое, что стоять на улице.
Несколько «Москвичей» и «Жигулей» проскочили мимо, не снижая скорости. Один самосвал, извиняясь, помигал ей сигналом поворота — наверное, в знак того, что скоро ему сворачивать с шоссе.
«Но мне нужно домой!» — опять подумала Ритма чуть не со слезами и, подождав еще немного, потихоньку, сама того почти не замечая и не сознавая, двинулась по обочине вперед. Дойти так до Мургале она все равно не могла, но когда движешься, хоть не гнетёт бессилие и отчаяние, да и не так зябнешь, как стоя.
Цепь частных домиков кончилась, и по обе стороны дороги открылись серо-белые поля с редкими, на отшибе, постройками — их контуры стерла темнота, и только близкие и дальние огни выдавали их существование. Еще дальше клубились как бы грозовые тучи, и были это леса у Даугавы. А Мургале могло быть где-то там — наискосок за всем этим, за пашнями, за Даугавой и лесами. Блеклое небо стлалось унылое, без луны и без звезд, как перед снегопадом. Ветер со свистом хлестал голые ветки, но мягко, устало шумел в кронах сосен — все предвещало снег.
Сзади постепенно нарастал грохот. В тяжелое пыхтение мотора барабанным боем то и дело врывался глухой стук, с каким прыгает в кузове незакрепленный груз или трясется позади прицеп. Ритма обернулась, но ничего не разглядела — ни груза, ни прицепа, ни самой машины и, ослепленная мощными снопами света, только подняла руку. Грохот прокатился рядом, обдав ее жаркой волной смрада в такой близости, что у нее перехватило горло.
«Гадина, — задыхаясь, выдавила из себя Ритма, — вот дрянь!»
Но впереди вспыхнул стоп-сигнал, и махина, еще раз бабахнув и громыхнув прицепом, скрипнув и лязгнув тормозами, остановилась с краю в поднятом ею вихре снега.
Ритма подбежала.
— Далеко идешь пешочком, девушка? — по-русски окликнул ее с высоты кабины бас.
— В Мургале, миленький, — тоже по-русски смиренно ответила она снизу, хотя только что обругала бас гадиной и дрянью.
— В каком конце света твоя Мургале, красавица, а?
И она, глядя снизу вверх, засмеялась: ей почему-то казалось странным, что этот человек, о господи, не знает Мургале.
— Километров двадцать пять до поворота, — стала объяснять она, — потом еще шесть по…
— Ну что ж, залезай! До поворота подброшу.
Она взобралась в кабину. Там было тепло и душно, остро пахло бензином и маслом, так сильно пахло, угарно, что не продохнуть. Зато теперь она двигалась к цели — наконец, наконец! И по такой пустынной дороге двигалась очень быстро — тяжелый, неуклюжий и тупорылый грузовик, встряхивая кладь и кидая из стороны в сторону прицеп, пожирал как прорва дорожные столбы и деревья, которые то высвечивались в
