объективность? Иван бесконечно задавал себе эти вопросы и не находил ответа. Он думал, что если смог отказаться от Ксении, значит сам убил свою любовь, терзался, мучался, но потом приходила мысль, оправдывающая его действия, и он понимал, что настоящую любовь невозможно убить. Значит, это было простым увлечением? Или привычкой всегда быть рядом, вместе? И вновь в голове крутились вопросы, вопросы, ответы на которые он тщетно искал, придумывал, формулировал и тут же отбрасывал, сознавая их несостоятельность.
Так прошло почти два месяца, и ясность наступила неожиданно, когда Иван перестал или стал меньше терзаться. Случилось все восьмого ноября, когда на курсе организовали вечер в честь празднования годовщины Октябрьской революции. Он вновь отметил про себя эту дату – опять восьмерка! – но не придал этому особого значения, вновь решив, что это чистое совпадение. Вечер получился веселым – с самодеятельностью, танцами, розыгрышами и шутками. Танцуя с девушкой из своей группы, Иван заметил Ксению, примостившуюся за пианино, на котором лихо играл разудалый, развеселый парень, с виду незаметный, но вечный заводила и организатор всяческих вечеринок и в институте, и в общаге. Вообще-то приходить на вечера не своего курса в институте не было принято, хотя и не возбранялось. Видимо, Ксюшу пригласил кто-то из его однокурсников, решил Иван. Он собрался подойти к ней после танца, пригласить на следующий, но заметил, что она прячется за инструмент каждый раз, как он приближается со своей партнершей к этому месту. Сидит, как в засаде, подумал он, улыбнулся, но все-таки, когда закончилась музыка, пошел к ней через толпу. За пианино ее уже не было. Иван растерянно стал оглядываться.
– Ты кого ищешь? – спросил пианист.
– Да тут девушка сидела… знакомая с первого курса, – нерешительно проговорил Иван.
– Ну да, сидела, сидела и вдруг как рванет! Психованная, наверное, – предположил парень.
– Не думаю…
Иван вышел из зала.
Ксюша стояла за дверью одна и нервно теребила носовой платок.
– Ты чего здесь стоишь? – спросил он.
– Хочу и стою, – набычившись выпалила она.
– Ну что ты все грубишь? Пойдем лучше потанцуем, – он протянул к ней руку.
Она больно шлепнула его по ладони, повернулась и быстро пошла к выходу. Иван хотел было пойти за ней, но внезапно ощутил острое нежелание продолжать неприятный диалог, который наверняка завязался бы, останови он ее. Он постоял немного, глядя вслед удаляющейся девушке и снова подумал о своей вине перед ней, но чисто умозрительно, без прежнего самобичевания. Иван вернулся в шумный зал, где началась веселая игра, придуманная все тем же заводилой-пианистом.
– Ну что? – спросил тот, подскочив к Ивану.
– Ты о чем? – не понял он.
– Да о той, что пряталась за пианино.
– Не знаю. Ушла и ушла, мало ли какие у нее дела, – ответил Иван. Ему стало легко оттого, что не возникло в душе ни беспокойства о Ксюше, ни сожаления о прошедшей любви…
Вечером в общежитии он почему-то подумал, что цифра восемь появляется в его жизни вовсе не случайно. Усмехнулся своим мыслям – ну что ж, восемь, так восемь, хорошая цифра, без начала и без конца, а если перевести ее в горизонтальное положение, то на самом деле получится бесконечность. Потом его мысли вновь вернулись к Ксении – сегодня он убедился, что не любовь, а обида, раздражение и даже злость заставляют ее так глупо и несуразно себя вести. И этот вывод тоже в значительной степени принес ему спокойствие.
Иван не был бы самим собой, если бы не следил за успехами Ксении. Естественно, что она об этом и не подозревала. Он узнавал самыми разными путями, как она сдает очередные зачеты, каковы ее успехи на практических занятиях, особенно по химии. К его искренней радости, все оказалось совсем неплохо – Ксюша в отстающих не значилась.
Наступил 1939 год. Зимние каникулы Иван провел в подмосковном доме отдыха, куда институтский профком предоставил ему бесплатную путевку за отличную учебу и активное участие в общественной жизни института – он уже два семестра как был избран в комитет комсомола и с увлечением включился в его работу.
Ксения на каникулы уехала в деревню.
Последний, весенний семестр второго курса у Ивана прошел гладко, а с третьего курса начались занятия в клиниках, на Пироговке, и встречи с Ксюшей случались только в общежитии. Правда, дважды в неделю третьекурсники все-таки приезжали на Моховую, на кафедру микробиологии, но она располагалась в другом корпусе, и это тоже все больше и больше отдаляло молодых людей друг от друга.
С первых же занятий по хирургии Иван записался в хирургический кружок. По-видимому, не потому, что сразу почувствовал тягу к предмету, – для этого надо было самому познать на практике, что это такое, – а скорее всего, такой выбор был продиктован устоявшимся представлением неофитов в медицине о хирургии как наиболее действенном и результативном методе лечения. Да и в кино очень эффектно смотрелись кадры, где безнадежного больного усталый, но мужественный хирург спасал от верной смерти, а потом, едва держась на ногах, на ходу снимая маску с потного лица, удалялся из операционной и без сил опускался в кресло, произнеся при этом сакраментальную фразу: «Будет жить…» Это был класс! Не то что терапия – дышите, не дышите, покашляйте, вдохните, таблетки, порошки, микстуры.
Через много лет, когда академика Пастухова спрашивали о его выборе, о том, почему именно хирургия привлекла его, он всегда отвечал с улыбкой: «Точно сказать не могу, но думаю, потому что хирургия была восьмым предметом начиная с первого курса, который я изучал, а восьмерка – судьбоносная цифра в моей жизни».
Что здесь правда, а что фантазия или шутка, трудно сказать. Доподлинно известно лишь, что Иван серьезно увлекся хирургией, приходил на ночные дежурства преподавателя, который вел его группу, мылся, стоял третьим ассистентом на всех операциях, держал крючки, зашивал в конце операции рану, потом наблюдал больного и вновь мылся, если по «скорой» поступал новый пациент.
Так прошел весь третий курс. А на четвертом он получил разрешение и рекомендацию для работы ночным медбратом в хирургической клинике. За год наработал огромный опыт и навык не только в операционной технике, что, безусловно, очень важно, но и в диагностике, без которой никакая блистательная техника ничего не значит. Он всю жизнь помнил слова, сказанные профессором на лекции: «Некоторые хирурги считают операции, которые они сделали, а я предпочитаю считать пациентов, которых вылечил, не прибегая к оперативному вмешательству, и в этом не меньшая заслуга хирурга-диагноста».
Ночные дежурства для Ивана, кроме всего прочего, стали еще и источником заработка. Так к повышенной пенсии отличника прибавилась еще и зарплата медбрата. Он стал чуть чаще бывать в консерватории и каждый раз открывал для себя что-то новое. Даже в этом увлечении он оставался верен себе: ему нравилось систематизировать свое знакомство с классической музыкой. Так, начав слушать Баха, Иван старался ходить только на те концерты, где исполнялась музыка этого гения. Он сравнивал исполнение разных пианистов, учился находить разницу, отличие, самостоятельно определять свои предпочтения и только после этого читать рецензии и специальную литературу.
На одном из концертов он познакомился с девушкой, сидевшей рядом с ним, которая очень заметно переживала и волновалась за пианиста, явно своего знакомого. В промежутке между двумя произведениями Иван ненавязчиво спросил:
– Видно, это ваш знакомый?
– Это мой однокурсник, – с готовностью отозвалась она.
– Так вы тоже пианистка? – Почему-то обрадовался Иван.
– Нет, мы вместе учились два года в музыкальном училище, пока я не уехала с родителями в пограничный поселок, – мой папа военный – а Вадим окончил училище, потом поступил в консерваторию и вот… – Она показала рукой на сцену.
– А вы?
– Мы вернулись в Москву в позапрошлом году.
– И вы не захотели продолжить свои занятия?
– Ну, не то что не захотела, было уже поздно возвращаться к этому, но зато я работаю здесь, в консерваторской библиотеке.
