может стать матерью и выговаривать своим детям, когда они в чем-нибудь провинятся! Нет, что там ни говори, лучше своя кошка, чем общий верблюд!
Глава 21
В те дни, когда семья собиралась на кладбище, на могилу отца, жизнь в доме начиналась рано. Вот и сегодня, не успела Сейида подняться, как заскрипела кровать в комнате хозяйки.
— Пора вставать, Самиха…
— Не рано ли?
— Что ты, дочка, успеть бы все приготовить… В другой раз доспим.
— Встаю, встаю, мама! А ты еще полежи немножко, мы с Сейидой управимся.
— Да ведь все уже с вечера готово, — сказала Сейида.
— Ну, самим надо собираться, — не успокаивалась хозяйка. — Того и гляди придет Санийя, а мы еще не одеты.
Дом наполнился суетой. Сейида еще раз проверила, как уложены корзины — несмотря на стесненные обстоятельства, Фатьма считала своим долгом придерживаться обычая и, посещая кладбище, раздавала милостыню беднякам.
Поднялся и Хамди. Быстро умылся, оделся и побежал на улицу высматривать тетку. Едва завидев ее, он поспешил обратно в дом и схватил самую тяжелую корзину. Сейида попыталась было остановить его, но юноша ответил не терпящим возражения тоном:
— Таскать тяжести — мужское дело!
Он всегда старался освободить служанку от тяжелой ноши, но этим и ограничивалось его внимание. Правда, от других мужчин и того не дождешься. Конечно, Сейида понимала, что Хамди точно так же относился бы и к любой другой девушке, окажись она на ее месте, — так уж он воспитан, но все же заботы юноши были ей приятны.
Хамди, Самиха и Сейида, нагруженные тяжелыми корзинами, и две пожилые женщины налегке медленно зашагали к трамвайной остановке. Стук каблуков гулко раздавался в тишине спящих улиц. Путь был не близким, и потому они всегда выходили пораньше.
Взвизгнув колесами на повороте, подкатил первый трамвай. Хамди вскочил в вагон и начал принимать тяжелые корзины от сестры и Сейиды. Трамвай был почти пуст. Впереди у кабины вагоновожатого стоял сонный полицейский. Он обернулся к кондуктору и раздраженно спросил:
— Скоро они там?
Кондуктор свистнул, и трамвай загрохотал по рельсам. Кондуктор стучал карандашом по деревянному ящичку с билетами и приговаривал:
— Билеты! Приобретайте билеты, не забывайте оплачивать проезд!
Санийя принялась было искать кошелек, но Фатьма остановила ее и взяла билеты на всех. Все уселись на длинной скамейке. Теперь оставалось только поглядывать в окно. Трамвай то и дело останавливался, забирал новых пассажиров и медленно двигался по улицам с разными названиями, но одинаковой грязью и теснотой…
— Вишш эль-Бирка! — внезапно гаркнул кондуктор ка ухо задремавшему феллаху.
— Уже приехали? — встрепенулся тот и скатился по ступенькам, ошалело озираясь вокруг.
Кондуктор со смехом прокричал вожатому:
— Поехали, Абу Хамид! Видать, этот-то — совсем деревня! Будет ему сегодня потеха — облегчат карманы.
Так вот он, таинственный квартал Вишш эль-Бирка, о котором говорил Аббас! Сейиде вспомнилось, как он сказал при последней встрече, что женщины, которым она и в подметки не годится, спрашивают здесь не больше пяти пиастров. Вполне возможно, ведь тогда, на крыше, Аббас дал ей всего лишь пиастр… Интересно, на что похожи дома терпимости? Неужели прямо вот эти? Обычные дома… обычные лавки… Должны же они чем-то отличаться! Наверное, прячутся в каких-нибудь закоулках и тупичках, вроде этого с крутыми лестницами, выходящими прямо на улицу. На одной из лестниц Сейида увидела женщину в тонких прозрачных одеждах, которые не только не скрывали, а даже подчеркивали ее соблазнительную пышность. Она выставляла себя словно на витрине.
Трамвай миновал злачный район. Сейида заметила, что Хамди тоже краем глаза поглядывал на женщину. Наверное, и он слыхал об этом квартале.
Возглас кондуктора, разбудивший искателя острых ощущений, заставил и Хамди внутренне вздрогнуть — так вот он, квартал, куда его не раз пробовали затащить дружки-приятели! Как только они его ни уговаривали: насмешничали, подзадоривали, упрашивали…
Собхи приходил сюда каждый четверг со своими приятелями футболистами, чтобы обмыть победу или утопить горечь поражения. Здесь же обитал и прежний капитан команды, который бросил школу и связался с одной из таких женщин — попросту говоря, стал сутенером. Но Хамди не мог пересилить юношеской брезгливости — во всех этих заведениях люди превращались в скотов, давая волю самым низменным страстям и животным инстинктам. Здесь до утра пили, плясали в самом непотребном виде и затевали драки, нередко кончавшиеся убийством. Казалось, сам воздух квартала был пропитан жаждой наживы, наслаждений, любви, ненависти и мести.
Трамвай дополз до Атабы — вот и кончился их долгий путь. Хамди торопливо вытащил корзины, поставил их в ряд на тротуаре и помог матери выйти из вагона… Солнце медленно поднималось над горизонтом, заливая окрестности неяркими медно-красными лучами. Хамди взвалил одну корзину на плечо, другую взял в руку и подтащил к повозке, окрашенной в желтый приметный цвет. Две застоявшиеся лошадки нетерпеливо переминались в упряжке. Хамди разместил корзины, помог взобраться женщинам, а сам пристроился сбоку, у дощатого бортика тряского и медлительного экипажа, доживавшего свой век в старых кварталах города.
Сейида приподнялась и предложила юноше поменяться местами — как-никак он господин, а она служанка. Но Хамди возмущенно замотал головой:
— Не выдумывай!
И опять, как недавно с хозяйкой, Сейиде почудилось в его словах что-то обидное, она даже подумала: чувствуешь, хозяин обращается с тобой, словно с госпожой, так что сиди и помалкивай!
Тем временем повозка медленно продвигалась по узким улицам, начинавшим заполняться народом. Кучер правил стоя, методично и равнодушно щелкая плетью — то ли подгонял, лошадей, то ли предупреждал прохожих.
Наконец остановились у кладбища. Потянулась самая утомительная и самая тоскливая часть дороги, мимо памятников и могильных плит. Фатьма погрузилась в печальные мысли о покойном муже. Мухаммед, как живой, возник перед ее глазами — насмешливый, жизнерадостный, бодрый. По щекам вдовы невольно потекли слезы. Казалось бы, с каждым днем горе должно было становиться менее острым, но Фатьма убивалась по-прежнему. Первое время Самиха, как и она, плакала не переставая, и Хамди совершенно терялся, тщетно пытаясь успокоить причитающих женщин. Наконец Самиха кое-как смирилась с потерей, но Фатьма продолжала роптать на судьбу и проливать слезы. Скоро все в доме привыкли к ее заплаканному лицу, так же как и к траурным занавескам на книжных шкафах.
Господина Мухаммеда похоронили в семейном склепе, который отличался от обычных построек такого рода лишь тем, что у него не было крыши. Вдоль стен, внутри и снаружи, тянулись скамейки. Не успели расставить на них корзины и немного передохнуть, как появились оборванные кладбищенские нищие, зарабатывавшие на пропитание чтением Корана. Надо ли, не надо — они не спрашивали: обступали могилу и принимались за дело. Один уставал, другой подхватывал, и тоскливое, заунывное бормотание не прекращалось ни на секунду. При первых звуках заупокойных молитв Фатьма разрыдалась, глядя на нее, заплакала и Самиха. Чтобы не видеть всего этого, Хамди спрятал лицо в ладони и не поднимал головы. Одна Санийя не поддалась общему настроению — она выставила из склепа наиболее бесцеремонных попрошаек.
— Если не будете соблюдать порядок, ничего не получите, ни крошки!
